От Самары до Сиэттла
Шрифт:
Не успели меня препроводить на второй этаж, как сказали, что я должен быть доставлен на “собрание”. Там я встретил два десятка предпринимателей. Они с облегчением узнали, что я в безопасности, и очень сожалели, что я был вовлечён в такие неприятности. Они собрались вместе, чтобы обсудить требование заёма в 5 млн. руб. Этот вопрос не мог быть решён без совета с президентом их организаций - Ассоциации промышленников и Ассоциации заводопромышленников, то есть без меня. Зимин позвонил мне ещё до того, как стало известно, что они арестованы.
Появился Куйбышев со своей гвардией, и последовал вежливый диалог. Куйбышев повторил требования займа. Я спросил об условиях - годовой процент и прочее.
Когда нас собирались препроводить в тюрьму, я попросил Куйбышева разрешить мне зайти по дороге домой, так как моя жена должна была родить, а известие о моем заключении могло её очень встревожить. Он мне отказал.
Нам сказали, что большая толпа собралась возле губернаторского дома. Я попросил своих товарищей держать голову высоко, хотя сам очень боялся и пытался только изобразить улыбку на лице. На моей собственной коляске меня отвезли в тюрьму и поместили в камеру на третьем этаже.
На следующее утро меня вывели на 15-ти минутную прогулку. Когда я спустился на первый этаж, то увидел там знакомого молодого человека тоже с охраной, и мы двинулись во двор вместе. Но тут же были остановлены “товарищем”, который накинулся на нашу охрану со словами: “Разве вы не знаете, что он не должен ни с кем говорить?” Мой знакомый воскликнул: “О, ты - человек опасный!” Всё это было противно и пошло.
Пока я шёл между двумя охранниками, они говорили между собой о том, что упрямые жители юга России не хотят подчиняться приказам Советской власти и поэтому должны быть уничтожены. Я спросил их: “Согласно советской пропаганде, немцы - наши братья, а вы хотите убивать своих же, русских. Как нелепо!” Один из охранников задумался и сказал: “Да, странно”. И в течение всей моей прогулки я объяснял им, почему оказался в тюрьме. Расстались мы друзьями.
В общении с охраной я заметил такую особенность. Охранники, которые служили ещё при старом режиме, были на моей стороне, но не делали никаких послаблений для меня в соответствии с приказом. Новая же охрана, нанятая уже при большевиках, считала меня своим врагом, но за несколько рублей была готова всё сделать для меня. Старая охрана не брала даже сигареты. Но благодаря “товарищам” у меня была возможность переписываться с моими домашними. Вскоре мне уже присылали из дома всё, что нужно.
Два дня спустя в мою камеру пришёл маленький комиссар. Он попытался убедить меня, что дальнейшее сопротивление бесполезно, так как другие якобы дали деньги. Я знал его как неудачливого чиновника, который не мог удержаться на работе - он был дальний родственник одного из гласных городской думы. Я не поверил ему. Он заявил, что сопротивляющиеся будут посланы на фронт или тяжёлые работы. Но я продолжал оставаться “сопротивляющимся”.
Через несколько дней охранник открыл дверь моей камеры, приказал выйти и отказался что-либо объяснить. Я собрал свои вещички и встал возле двери, прислушиваясь. Я услышал шум от движения множества людей и решил, что комиссар не солгал, и, вероятно, большинство из
Наконец, мой охранник вернулся и доставил меня на первый этаж. Когда я спускался по лестнице, то увидел пулемёты, установленные на лестничных площадках. Я не понимал, что они собираются делать. В моей новой камере окно было разбито и не чем было его заткнуть. Снаружи было морозно, и мне пришлось сидеть всё время в пальто.
Потом я узнал, как близко мы были к тому, чтобы быть расстрелянными. Наши “друзья”- эсеры организовали митинг протеста против нашего ареста. Собралось около 10 тыс. людей на одной из площадей. Митинг проголосовал за требование освободить нас, тем более я был гласным городской думы. В здание Совета была послана делегация с этим требованием. Её попросили подождать несколько минут, но вместо этого продержали целый час и отказались принять требование. Когда делегация вернулась на площадь, там оставалось всего несколько человек - на улице было очень морозно. Когда эсеры ждали ответа, большевики готовили наш расстрел, вот почему они перевели нас в камеры на первый этаж.
На следующий день нас собрали в одной камере. Один или два предпринимателя согласились выплатить свою долю в требуемой сумме и были освобождены. Остальные же отказались. Было очевидно, что постепенно самые слабые из нас
пойдут на соглашение, заплатят деньги и будут освобождены. Мы заявили, что хотим создать свой комитет из заключённых-предпринимателей, так как понимали, что каждому в одиночку не выстоять, а вместе мы можем защищаться.
Мы узнали, что в думе был создан комитет по сбору денег для требуемого займа, и 1,5 млн. руб. уже были собраны. За пару дней соглашение между советами и думой было достигнуто, и все, кроме меня, были освобождены. Куйбышев сказал, что я должен содержаться под арестом, так как плохо влияю на бизнесменов. Тогда моя семья взялась за дело.
Тут надо сделать небольшое отступление. Когда началась война, то почти вся территория Польши стала театром военных действий. Сотни тысяч беженцев хлынули на Восток. Одна еврейская семья, Тарадейко, приехала в Самару, и глава семьи обратился ко мне за помощью в устройстве на работу. В Польше у него было дело, связанное с электрическим оборудованием. Поначалу я предложил ему собирать квитанции, он с этим успешно справился. Постепенно я увеличил ему зарплату, и он работал очень хорошо. Когда он снял жильё, то оказалось, что у него нет совсем мебели. Тогда я предложил ему взять нашу старую мебель совершенно бесплатно. Он был просто счастлив.
С ним мы часто говорили о политике, и я узнал, что он меньшевик, принадлежит социал-демократической партии. Но это никак не сказывалось на его работе: он только изредка поддерживал отношения с товарищами по партии.
Тарадейко был очень сообразителен в денежных делах и поэтому смог дать взятку в 2200 рублей кому-то в Совете. Так он получил приказ на моё освобождение.
В первый же день пребывания в холодной камере я схватил сильный бронхит. Меня перевели в тюремную больницу на первый этаж, но долго там мне оставаться не разрешили. Так на одиннадцатый день моего пребывания в тюрьме меня вызвали к начальнику. В его кабинете я увидел Тарадейко, который требовал, чтобы меня освободили немедленно. Но начальник настаивал на том, чтобы мне вернули всё, изъятое при посадке. После этого я должен был поставить подпись в приказе на освобождение. Как старый царский служака, начальник не мог нарушить заведённого порядка. Тарадейко очень нервничал во время этой процедуры, руки у него тряслись. Когда меня наконец отпустили, мы почти бегом бросились к повозке: мои документы на освобождение были фальшивыми, и я мог быть арестован снова в любой момент.