От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945
Шрифт:
Мы слегка перекусили, поговорили о доме, выкурив по нескольку сигарет или трубок. Все это помогло обрести спокойствие, достаточное для того, чтобы с наступлением ночи, когда мы собирались выступить к линии окопов, не оставалось ничего, кроме легкого напряжения. Как и приказано, царила полнейшая тишина, когда мы достигли вершины холма. После чего мы осторожно пошли вправо, дабы выйти на открытое место, отделявшее нас от линии окопов в нескольких метрах от Северского Донца. Те, кто находился здесь, быстро освободили свои позиции, уступая место нам, и отошли в тыл.
Итак, я в этом окопе на 24 часа. Кстати, даже не знаю, который час. Может, 21:00? Или 22:00? Я и правда понятия не имею, поскольку у меня больше нет часов. И виноваты в этом не русские. Просто тонкий часовой механизм не пережил тягот обучения. Мало-помалу часы пришли в расстройство, то спешили, то отставали. Короче, раз им больше нельзя было доверять, я распрощался с ними, когда мы проезжали реку, чье название я теперь уже не помню. Устраиваюсь в окопе на ночь, но вопрос о том, чтобы поспать, даже не стоит. Я должен дежурить, и мы дежурим по очереди. У меня, как и у остальных, отдельный окоп, но некоторые
Время моего дежурства тянулось медленно, и, вместе с усталостью, росла тревога, затем она отступала и снова возвращалась. Все еще было много шумов, которые я не мог ни распознать, ни определить, откуда они исходят. Вот почему они всегда так беспокоят. Пытался рассмотреть что-либо на другом берегу, но безуспешно. Слишком темно. Кажется, справа от себя виден бледный контур лица, высунувшегося из ячейки. А слева, со стороны позиции, где находятся несколько человек, мне показалось, будто смутно доносятся какие-то звуки. Что вполне возможно, поскольку там установлен легкий пулемет и там же находился командир наряда. Передо мной – ни звука, ни движения. Бывают моменты, когда тишина до такой степени угнетает, что я предпочел бы ей ожесточенную перестрелку. Однако время шло, и в тот самый момент, когда услышал звук и моментально определил его источник, я различил приближавшийся ко мне пригнувшийся силуэт. Это был солдат, который направлялся ко мне, чтобы дать знать, что я могу поспать, но, желательно, вполглаза. Он пробрался к следующему окопу, потом возвратился туда, откуда пришел. Теперь на часах мой сосед, и на этот раз я, кажется, могу угадать расположение его позиции там, где его только что разбудил посыльный. Он что, только один спал? Что до меня, то не уверен, что смогу заснуть. Мне казалось, что нужно быть еще бдительнее на дежурстве, чем до сих пор, поскольку появление посыльного едва не застало меня врасплох. Несмотря ни на что, я немного подремал, однако малейший шум заставлял меня выпрямляться и открывать глаза. Так проходит и уходит ночь, и меня неожиданно разбудило солнце. Так, значит, под конец я все же крепко заснул! Я выпрямил руки и ноги, дабы избавиться от онемения, и взбодрился. Наступило 18 июня.
Теперь надо изучить топографию участка при дневном свете. Что он на самом деле собой представляет? Надо мной, в просвете бруствера моей позиции, на фоне голубого неба вырисовывались ветви нескольких деревьев. Однако, чтобы изучить местность вокруг себя, мне придется высунуться – очень осторожно, дабы не стать слишком легкой мишенью для тех, кто на другом берегу. Поэтому я потихоньку приподнялся, ровно настолько, чтобы мои глаза оказались на уровне бруствера, и первым делом посмотрел на реку и противоположный берег, в попытке разглядеть позиции противника. Но там не было никакого движения, ничто не выдавало позиции напротив меня. Затем, очень медленно, я изучил горизонт вокруг себя, при этом всматриваясь так пристально, что было больно глазам. И только с четвертой или пятой попытки наконец пришел к выводу, что обнаружил пару небольших холмов, которые могли скрывать русских, но они не выдавали себя ни малейшим движением.
Погода была ясная и уже стало жарко, поскольку солнце, несмотря на ранний час, быстро поднималось над горизонтом. От одиночного окопа, прикрывающего меня, до Северского Донца всего несколько метров, и окоп всего на 2 или 3 метра выше уровня воды. Оба берега реки покрыты травой, кустами и редкими деревьями. Я только что заметил два русских окопа, потому что засек движение в двух разных местах противоположного берега. Ближайшая из двух неприятельских позиций в 40–50 метрах от моей. Мне даже показалось, будто я различил голоса. Все время слышался плеск воды в реке, очень тихий, и можно было лишь догадываться о силе течения. Немного погодя мое внимание привлекли два непонятных силуэта среди мертвых ветвей, упавших с деревьев и теперь принесенных рекой. Только сейчас до меня дошло, что это такое: два запутавшихся в ветвях тела. На них не Feldgrau (цвет серой полевой немецкой формы. – Пер.), это два мертвых русских солдата! Жуткое соседство, но тихое и неподвижное. Вопреки самому себе я время от времени поглядываю на них.
Внезапно я услышал выстрел и свист пули… о господи! Да это же в меня стреляли! Я не сразу сообразил, что это такое, но дошло до меня достаточно быстро. Стоило мне безрассудно высунуться, чтобы разглядеть этих Маккавеев (видимо, имеются в виду ветхозаветные мученики, семеро Маккавеев, почитаемые и католической, и православной церковью. – Ред.), и в наших рядах могло бы стать одним меньше, если бы тот, кто стрелял, не оказался таким неловким. Будь он настоящим снайпером, я был бы убит. Хороший урок! Нельзя терять бдительность даже на мгновение, это может привести к смерти. Они, конечно, устроили засаду, стараясь сделать со мной то, что я сам сделал бы с ними, и оборвать мою жизнь! Но довольно. Они должны перестать караулить меня и ослабить свое слежение, поскольку им теперь точно известно мое местонахождение. А я должен передвинуть свою ячейку на пару метров левее или правее и сбить их с толку. Определил несколько подходящих мест на ночь и положил винтовку на бруствер. Все время я продолжал осматривать участок противника перед собой, но теперь более осторожно и время от времени подавал незаметные сигналы своим соседям слева и справа. До того, что справа, добрых 20
Чтобы как-то скоротать время, перекусил; день тянулся медленно, и больше никаких проблем не возникло. Ждал отдыха в тылу, который позволил бы мне выкурить сигарету; здесь, на позиции, курить было запрещено и крайне опасно, тем более что не было ни малейшего ветерка, способного развеять дым, который из-за жаркого воздуха застаивается на месте. Не стоило облегчать задачу русским. Мне хотелось бы послать в их сторону несколько точных выстрелов, но для этого не предоставлялся случай, а устраивать беспорядочную пальбу было просто глупо. Я решил избегать стрельбы этой ночью, поскольку вспышка от выстрела позволила бы им точно засечь мою позицию, а это слишком рискованно. В этот вечер на позиции я чувствовал себя увереннее, чем вчера, потому что знал местность и природу теней вокруг себя. Вчера все это было мне незнакомо. С другой стороны, я знал, что русские действительно рядом и расслабляться, пожалуй, более опасно, чем казалось вчера. Поэтому я говорил себе «Жди и наблюдай», по-немецки, конечно! Как только совсем стемнело, я услышал шум, который очень быстро приближался. Несомненно, это была смена, но я оставался настороже. Действительно, я увидел, что это один из наших. Через несколько минут товарищ сменил меня в ячейке, и, хлопнув его по плечу, я спустился со склона и свернул вправо, чтобы присоединиться к командиру наряда и пулеметному расчету. Несколько минут спустя мы были уже на тыловых позициях, где нас накормили горячей пищей. К нашему возвращению все оказалось приготовлено. Это хорошо, ведь у меня зверский аппетит. Затем, усевшись рядом с палаткой, выкурил сигарету. Полчаса спустя лег и заснул.
19 июня. Побудка была, когда солнце уже взошло, однако совсем неплохо было выпить горячий кофе к завтраку, который я съел в нескольких шагах от палатки. Мы делились впечатлениями, говорили о позициях противника и сравнивали, какие из них каждый из нас смог вычислить. Мои товарищи тоже видели в реке трупы среди ветвей деревьев и больше не пили воду, взятую ниже по течению. Кое-кто из них видел еще трупы, которые несла река. Лично я ничего такого не заметил. Вечером мы возвратились на передовые позиции, снова на сутки. В эту ночь русские дали несколько залпов в нашу сторону. Наверняка нервничали, и я отвел душу, когда, используя наблюдения предыдущей ночи, выпустил в их сторону пару обойм; я был доволен, и у меня поднялось настроение. В эту ночь, на дне своей ячейки, тщательно скрывая огонь, я раскурил трубку и потихоньку наслаждался ею. Так время бежало быстрее. Как и позавчера, часть ночи я находился на часах, а ее остаток – в полудреме.
20 июня – день начался, и трупы все еще на месте; похоже, с того дня ничего не изменилось. Все по-прежнему, только казалось, будто расстояние до противника чуть-чуть уменьшилось. Сегодня, левее нас, я услышал отдаленную артиллерийскую и ружейную стрельбу. Не помню, чтобы вчера ее было слышно. Мы остались на часах. Все было так же, как и прошлой ночью. Это уже рутина. Смена и возвращение в тыл. В эту ночь случилось необычное происшествие, плохо закончившееся для одного из наших товарищей. Двух «бургундцев», доставлявших рационы питания из тыла по дну «балки» – неглубокого оврага, врасплох застали русские, которые то ли пробрались в наш тыл, то ли отбились от своих [30] . Нагруженные рационами, ребята, как обычно, шли по оврагу. Мы полагаем, что русские затаились на краю балки и, когда те проходили мимо, спрыгнули прямо на них. Один из товарищей, Ламот, незадолго до этого коротко постригся, что спасло ему жизнь. Русские, набросившиеся на них, попытались схватить ребят за волосы, и в руках у того, кто напал на Ламота, осталась только его фуражка, а сам русский пролетел над его головой и приземлился прямо перед ним. У маленького Ламота, ошеломленного, растерянного и не знающего, сколько всего нападавших, сработал один-единственный рефлекс – бежать что есть духу и без оглядки. После беспорядочных блужданий он добрался до окопов, потеряв лишь фуражку, наши рационы и набравшись страху. Может, нападавшие просто оголодали? Отправленный сразу же на то место патруль не обнаружил никаких следов пропавшего товарища. Он больше не вернулся. Это предупреждение всем нам и еще одна причина не ослаблять бдительность.
30
Возможно, пробирались, выходя из окружения после неудачного для наших войск Харьковского сражения 12–29 мая 1942 г.
21 июня, вместе с двумя товарищами, я ненадолго навестил могилы двух «бургундцев», погибших ранее на Северском Донце: Матиаса Бросселя и Г. Совье. Два деревянных креста, увенчанные их касками. Просто и трогательно. Для них все закончилось, для нас только начиналось! Здесь я ощутил, что та затаенная неприязнь, которую питали к нам некоторые «старики», исчезла. Нас признали. Тем вечером, около 23:00, мы оставили позиции и, южнее Изюма, переправились на понтонах через Северский Донец. Не встречая сопротивления, по топям и пескам мы двинулись к расположенному в 22 километрах Купянску [31] . Той ночью, в 2:50, Изюм должен был быть обойден с фланга и атакован. Миновав Купянск на реке Оскол, мы выдвигаемся к Капитоловке, до которой добираемся после выматывающего – девятнадцать с половиной часов! – марш-броска [32] . Наконец разбиваем палатки в каком-то лесу в предместьях Изюма, но, поскольку город уже пал, в нашем участии более нет необходимости. Смертельно уставшие и вымотанные, мы спали сколько хотели. У некоторых даже не было сил поесть, и они мгновенно заснули.
31
Купянск находится в 60 км по прямой от Изюма. «По топям и пескам» еще дальше.
32
Капитоловка находится в 1 км от Изюма.