От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти
Шрифт:
– Что с ногой? – спрашиваю я.
– Перелом, – отвечаешь ты «взрослым» голосом. – Ты же знаешь, кальций вымывается. Кости хрупкие…
– А почему бинт на руке?
– Тут тебе не Москва, такие у них катетеры…
Мы смотрим друг на друга долго, молча, и ты, как всегда, милосердно вспоминаешь о том, что ты – дитя.
– А что это у тебя в пакете? – спрашиваешь ты нейтральным тоном, и я вижу, как прыгают чертики в твоих глазах.
Еще секунда, и ты с упоенным визгом рвешь упаковки,
Оля с простеньким фотоаппаратом стоит у дверей.
Так я получаю фотосессию, которую храню сначала во всех своих компьютерах, а потом на «облачных» ресурсах, в далеком электронном «нигде».
На фотографиях тебя едва видно, большинство из них размыты и смазаны – ты вертишься, ты теребишь меня, требуя собрать, прикрепить, запустить. Ты хохочешь, ты совершенно счастлив.
Нам пора уходить: у меня вечерний поезд назад, в Москву, а твоей маме надо забрать последние бумаги из посольства.
Мы соблюдаем ритуал, который принят у нас с первого дня: мы не прощаемся. Ты ненавидишь прощаться, за все время ты ни разу не сказал мне «до свидания». Безошибочно поняв, что мне пора, ты отворачиваешься и нарочито громко гудишь машинкой, стучишь по мячику – словом, делаешь вид, что к тебе происходящее не имеет никакого отношения. Но теперь, уходя, я оборачиваюсь от двери и вижу, что ты серьезно смотришь на меня через плечо.
Через два дня вы летите в Гамбург.
Родина, Родина моя, всех победившая Родина, не забывающая ни на минуту о своей победе в той страшной войне, ставящая эту победу во главу всех углов…
Моя несчастная Родина…
Мама маленького мальчика с Волги плачет, оказавшись в больнице немецкого города Гамбурга, в веселой желтой комнате с синими кроватями, красными занавесками, фруктами в корзине в разноцветном приветливом коридоре, с холодильником «для всех», с песочницей во дворе, где играют дети, привязанные к капельницам.
У нас им запрещено спускать ноги с кровати, мы страшно боимся инфекций, а у немцев другой подход. «Уличные» инфекции они лечат, а страшной больничной «синегнойки» в Гамбурге почему-то нет.
В больнице можно все: приходят люди в уличной одежде, во дворе живет собака, в палате можно держать любимого плюшевого медведя, и есть можно вкусную еду, а не только переваренную до молекулярного состояния картошку.
Немецким докторам очень важно, чтобы человек хотел жить. Они уверены, что без этого желания не помогут никакие лекарства. А жить – это значит радоваться жизни…
Вечером к тебе в палату впервые приходит Женя.
Незнакомый мне человек по имени Женя, которого я не видела ни разу в жизни и который разделил со мной то, чего и разделить-то нельзя…
Женя
С Жениной помощью вы договариваетесь про меню завтрашнего обеда, про то, когда придет врач…
С тех пор письма от Жени становятся самыми дорогими в моей почте.
Проходит осень, наступает декабрь.
Твои немецкие новости, в общем, неплохи.
Врачи успешно проводят какие-то исследования, говорят о твоем будущем со сдержанным оптимизмом.
Ника звонит мне время от времени. Рассказывает, как ты катался на лифте и тебя чуть не потеряли в огромном клиническом корпусе. Как ты говоришь по-немецки со смешливой медсестрой. Как больничный клоун приходил и показывал тебе фокусы.
Перед самым Рождеством ты звонишь мне сам.
Вы с мамой ходили гулять по предрождественскому Гамбургу, и ты выбрал мне подарок. Это жестяная музыкальная шкатулка с винтом на боку. Если его крутить, то внутри шкатулки механизм играет песенку про «Мерри Кристмас».
На Новый год к вам в Гамбург летят папа и сестренка, они должны передать мне твой подарок в январе. Но разве ты можешь ждать января?
По телефону ты кричишь мне:
– Слушай, слушай!
И шкатулка дребезжит, выпевая простенькую песенку, и я даже не вытираю слез, слушая твой заливистый смех на том конце невидимого провода. Потом ты спрашиваешь серьезно:
– Приедешь?
– Мить, я не смогу. Для этого нужна виза…
– Я попрошу немцев, и они дадут тебе визу.
– Это не так просто.
– Не волнуйся, я умею говорить по-немецки. В случае чего попросим Женю.
Мама забирает у тебя трубку. Мы с тобой, как обычно, не прощаемся.
Это наш последний разговор.
В середине января из Германии приезжает твой отец.
Мы пьем кофе в каком-то ресторанчике, он рассказывает мне про то, как хорошо и весело вам в немецком «раю», как ты катаешься на заводной лошадке в парке у больницы, как вспоминаешь свою красную машину, оставшуюся в Москве.
Ни мне, ни твоему папе не хочется говорить о перспективах.
Но перспективы висят над нами, как сияющий меч на конском волосе.
– Что они говорят?
Твой папа решительно говорит про стабильное состояние, трансплантацию, статистику. Я верю. Я изо всех сил верю.
Будет трансплантация, будет стабильное состояние, весной ты вернешься в Москву, прямо в апреле, прямо к своему пятому дню рождения.
Как раз тогда, той самой зимой, в больницу попадает Муся.
Муся
Мусина история показалась мне тогда страшно важной, такой же важной она кажется мне теперь, годы спустя.