От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти
Шрифт:
Следом выходит вторая. Приезжают журналисты с центральных каналов.
Эти съемки проходят уже без меня. Я уезжаю в отпуск.
Твоя повеселевшая мама уговаривает меня «ехать и ни о чем не думать».
Деньги так и сыплются на счет, и от этого мы почему-то решаем, что все будет хорошо.
Перед отъездом я снова говорю с врачом. Говорю не о тебе, о другом ребенке, которому собрали денег на какой-то мудреный препарат. О тебе он спрашивает коротко: «Жив?»
Я страшно обижаюсь на этот вопрос. Я просто смертельно обижаюсь. Доктор смотрит на меня грустно
Из отпуска я приезжаю в сентябре. Туда, на теплое греческое море, где нет ни слез, ни печали, а есть только оранжевые закаты над Термическим заливом и тишина, наполненная полынным запахом и стрекотом кузнечиков, туда приходит эсэмэска от твоей мамы.
Деньги собраны.
Тебя берет на месяц клиника в Петербурге, а потом – Германия.
В конце сентября вы с мамой собираетесь в Питер.
В этом городе у вас нет ни единой знакомой души.
Вот что забавно: я знаю немало взрослых умных людей, которые при упоминании Интернета поджимают губы и цедят презрительно: «Помойка».
Я живу в сети много лет, большая часть дорогих мне людей найдена именно там, на бесконечных анонимных просторах.
Поверьте мне, это чудо. Настоящее чудо.
Рождественский сочельник, за два часа до начала мессы я сижу в кафе, за окнами метет метель, мороз, и из метельной темноты ко мне приходят незнакомые люди (незнакомые, но почему-то невероятно красивые все до одного!) и приносят деньги на операцию для пятилетней таджички с опухолью мозга, и я в сотый раз борюсь с желанием поймать за руку и спрашивать, глядя в глаза: «Кто ты? Как это вышло, что ты бросил дела, замотался в свитера и шарфы, ехал через весь город ради маленькой дочки таджикской посудомойки – если завтра не ляжет на операционный стол, то умрет? Как это может быть в этом безумном мире и ненормальном городе, где всякий за себя?»
Неужели это все правда, настоящая правда – про волхвов и Рождество?
И можно – прости мне, Господи, это дерзкое сравнение – повесить в Интернете маленькую звездочку, и из темноты придут люди?
Интернет
В хосписе умирает ребенок. Девочка.
Слава Богу, обезболена. Но ничего не хочет и все время молчит. Волонтер Лена умудряется с ней поговорить. Само по себе чудо. Девочке лет шесть, и больше всего в той, нормальной жизни она любила конфеты – цветное драже в ярких пакетиках. А недавно ей рассказали, что такое драже бывает не в пакетиках, а в упаковках в виде игрушек. Пластмассовый чудик, свернешь ему голову, а там – драже. И вот ей бы так хотелось… Глупости, конечно. Можно обойтись. Но я даже не стану вас просить представить себе, что эта глупость, кажется, последнее, чего хочет ваш ребенок.
Лена тут же, в хосписном коридоре, выходит с телефона в Интернет и выясняет, что купить человечка с конфетной головой в Москве нельзя. Их специально изготавливают для сети магазинов «Дьюти-фри», и только в аэропортах, в ничейных зонах, их продают пролетающим мимо, красивым, здоровым и благополучным…
Я пишу просьбу в блоге: вдруг кто летит?
Через
– Сегодня вечером вылетаю из Стамбула.
– Через три часа лечу из Женевы…
– Дозвонилась мужу в аэропорт, час до посадки, летит из Токио, уже купил…
К ночи в хосписе появляются люди с пакетами из «Дьюти-фри».
Девочка хохочет, разглядывая десятки разноцветных уродцев с конфетными головами. Хохочет – впервые за долгие месяцы…
В одной из московских клиник мальчишка мечтает о тракторе. Это какой-то особенный немецкий игрушечный трактор, он совсем как настоящий, у него гусеницы и руль, и в нем сидит маленький тракторист, это лучший из всех тракторов, и его нет в продаже. Есть кран, и грузовик есть, а трактора нет. А надо – трактор.
Не проходит и десяти минут, и в комментариях в блоге я читаю: «Вы меня не знаете, работаю на фирме, которая продает эти игрушки, со склада в Серпухове уже едет машина. Деньги? Что вы, какие деньги, я заплатила, лишь бы он был здоров!»
Взрослая девочка, лет тринадцать, все в том же хосписе. Влюблена в мальчика из модного ансамбля – какую-то особенную музыку они там играют. Что я в этом понимаю?..
А ей осталось жить, наверное, неделю…
– Здравствуйте, вы меня не знаете, я администратор группы, мне сказали про девочку, мы готовы приехать и сыграть… Конечно, бесплатно, что вы!
День и ночь я благодарю Бога за тех, кого вижу на маленьких квадратиках юзер-пиков, за тех, чьих имен я часто не знаю. Россия, Германия, Англия, Израиль, Канада. Если в каждую точку, откуда отвечают мне люди, воткнуть флажок, на суше, наверное, не останется пустого места.
Но сейчас задача у меня посложнее. Мне нужно пристроить тебя в Питере.
Мама едет с тобой одна, и нужен кто-то, кто встретит на вокзале, отвезет, устроит…
Я пишу в блоге: «Дорогие питерцы!»
Так в моей жизни появляются Оля, Аня, Саша.
Саша – журналист. Аня, Сашина жена, специалист по японской керамике из Эрмитажа. Оля – искусствовед, преподаватель университета.
Потом, позже, выяснится, что он – суровый бородатый мужик, а она – невероятно красивая и хрупкая, и у них есть дочка, которую они зовут смешным именем – Тузик, и им можно позвонить днем и ночью, что с ними классно пить пиво и болтать о кино и литературе, и о дальних странах, и о ближних людях, что они – моя персональная надежда и опора.
А Оля – своя настолько, что хитрая память подрисовывает какие-то несуществующие детские воспоминания, где мы с ней вместе то ли на море, то ли во дворе, то ли в школе.
Все у нас было разное: и море, и дом, и школа. Только ты у нас общий, мальчик Митя Панин. Но и этого оказывается довольно.
Едва знакомые мне по переписке в «Живом журнале», они встречают тебя с мамой на Московском вокзале, везут через весь город в больницу.
Искусствовед Оля – Господи, Ты не знаешь, как я жила без Оли? – привозит еду, которую ты согласен есть, привозит игрушки, еще какую-то чепуху. Главное – они все не бросают Нику одну.