От солдата до генерала. Воспоминания о войне
Шрифт:
Всё это заняло не более пяти минут. Услышав в эфире такой ералаш, к нам на помощь с площадки уже летел Ми-8 нашего товарища, Хорева (ныне полковник, лётчик-испытатель Ростовского вертолётного завода). Мы подбежали к спасительному вертолёту и пытались погрузиться, но, открыв дверь, борттехник жесткой рукой отодвинул нас от борта. Я пытался возмущаться, но это не помогало. Показав знаками следовать за ним, борттехник подвёл нас к нашей повреждённой машине, поставил под её левым бортом и сфотографировал. До сих пор с благодарностью вспоминаем мы с Валерой наших спасителей и храним подаренную ими фотографию «У своей подбитой машины, через 5
Вертолёт Хорева произвёл взлёт, однако не пошёл на аэродром сразу, а стал выполнять какие-то подлёты и посадки. Когда я спросил, в чём дело и почему мы не летим на базу, борттехник ответил нам, что пока мы сидели на земле, мой ведущий (комэск) стал наносить последовательные удары по расчёту ПЗРК. Они тоже произвели по нему четыре пуска «Стингера». Но Прохоров был похитрей и поопытней нас, он ушёл в сторону солнца, использовал активные помехи, и ракеты одна за другой вошли в землю рядом с его низколетящим вертолётом. Увидев такой поворот событий, я сел за бортовой пулемёт Ми-8 и тоже открыл огонь по душманам.
Валера подавал ленту. Мы вели огонь такой интенсивности, что чуть не сбили любимого комэска.
Наконец КП полка опомнился и дал команду на прекращение всей этой круговерти. После нашего взлёта с аэродрома прошло не более 40 минут. К подбитому Ми-24 выдвинули два БМД с десантом.
Наш Ми-8 взял курс на площадку, где погиб Павел Винник, произвёл там посадку и молотил на земле ещё минут 10. Наконец Хорев сказал, чтобы я подошёл к командиру полка и уточнил у него дальнейшую задачу.
Я сразу поспешил к командиру, который стоял вместе с начальником армейской авиации у сгоревших останков вертолёта Павла. При виде меня, идущего к нему по земле, в глазах невыспавшегося, измотанного стрессом командира полка, отразилась лихорадочная работа мысли. Он спросил меня, что я здесь делаю. Я ответил: «Сбили, товарищ подполковник». Он, видимо имея в виду Павла, ответил: «Знаю, что сбили, а ты что здесь делаешь?». Я повторил: «Сбили меня, товарищ подполковник», но он опять ничего не понял.
Тут в разговор вмешался начальник армейской авиации, который до этого полчаса отчитывая командира за потерю экипажа Винника, спросил: «Ты что здесь делаешь, Шипачев?». «Сбили, товарищ полковник», — опять ответил я. Начальник понял сразу и всё. «Да что у вас тут творится?! Одного сбили, твою…, другого сбили. Не полк, а сплошной бардак, ё…».
Я поспешил назад в вертолёт, залез в грузовую кабину и говорю: «Ну, Валера, сейчас нам с тобой достанется на орехи, суши сухари». Вынужденная посадка была быстро забыта, а в глазах маячили перспективы наказаний, которыми может нас «одарить» вышестоящий начальник. Мы ждали всего — от снижения в должности до снятия с лётной работы и позорной высылки в Союз. Рядом с нами, в грузовой кабине, лежало обуглившееся бронекресло с останками командира экипажа Павла Винника.
Через 3 минуты в вертолёт заскочил озабоченный Григорьев, за ним грустный Крушинин и расселись по разные стороны грузовой кабины. Начальник АА бросил командиру Ми-8: «Летим домой». Потом, обратившись ко мне, спросил: «А далеко ли сбит твой вертолёт?». Я ответил: «Да нет, километра три отсюда». Тогда он приказал командиру Ми-8: «Летим к сбитому вертолёту».
Хорев выполнил энергичный разворот вправо. Через 1–2 минуты Григорьев опять обратился ко мне: «А чем тебя сбили?». Я коротко ответил: «Ракетой». Тогда он опять скомандовал: «Летим домой», и вертолёт развернулся влево.
После его вопроса, какой ракетой меня сбили, и моего ответа, что «Стингером», опять последовало изменение маршрута. Но, в конечном итоге, поступила завершающая команда: «К вертолёту». Пролетев ещё немного, мы высадились недалеко от моего сбитого борта в низине. С воздуха нас прикрывала дежурная пара боевых вертолётов.
Сбитый вертолёт стоял 400 метров впереди, на пригорке. Поднимались к нему втроём. Григорьев и я, с автоматом в левой руке, шли рядом. Правее, метрах в 50 от нас, шёл измученный свалившимися на полк бедами Крушинин, но тоже с автоматом и в жилете НАЗ-И с гранатами. Невдалеке были слышны пулемётные очереди. Пытаясь разрядить и смягчить обстановку, я сказал примерно следующее начальнику АА: «Товарищ полковник, вы не волнуйтесь, мы же не знали, что там душманы с ПЗРК засели, а вертолёт мы восстановим». Он ничего не ответил, только хмуро посмотрел на меня. Затем подойдя и быстро осмотрев повреждённую машину, Григорьев смягчился. Он коротко бросил мне: «Молодец!», и приказал всем быстро возвращаться.
Ширяев Валерий Геннадьевич
Нас мечтали либо похитить, либо зарезать
Я родился в 1959 году. Воинское звание — майор. Проживаю в Москве.
Закончил 529-ю школу города Москвы в 1977 году. В том же году меня призвали в армию, отслужил 2 года в ракетных войсках стратегического назначения (РВСН), демобилизовался осенью 1979 года.
В этом же году поступил на факультет «Институт стран Азии и Африки» при МГУ. О вводе советских войск в Афганистан я услышал по радио 27 декабря 1979 года, у себя дома, сидя на кухне.
В 1980-м году было распределение по языкам, я получил персидский, а вторым языком — дари (официальный язык Афганистана). В феврале 1985 года отправили на языковую практику. Обстоятельства сложились так, что после распределения, мы с удивлением обнаружили, что все служившие в армии (большинство студентов в этих группах) и принявшие присягу оказались сосредоточены в 2-х персидских группах. Тогда стало ясно, что нас всех, целенаправленно, послали учиться на войну.
В Афганистан прибыл в середине февраля 1985 года, был распределен переводчиком, при военном советнике 76-го полка 8-й пехотной дивизии ВС ДРА (вооруженные силы Демократической республики Афганистан) — полковнике Владимире Ефимовиче Никоненко.
Всего в полку было четыре советника: советник командира, советник по артиллерии, зампотех и замполит. И я, военный переводчик. Если они ходили в боевые операции поочередно, по двое, то мне, как переводчику приходилось на каждую. Поменяться возможности не было, боевые действия шли беспрерывно, сразу после первой операции начиналось планирование второй. Всего в своей кабульской квартире я прожил только 3–4 недели. Все остальное время на войне.