От создателей Камасутры
Шрифт:
– Давно?
– В шестнадцатом веке.
– Живыми замуровал?
– Надеюсь, что нет, – усмехнулся Джамш. – Мы обязательно там побываем, как только появится такая возможность, – предупредил он мой вопрос.
Дорога шла вдоль гор и постепенно начала подниматься все выше.
Унылый пейзаж, бедные, невзрачные селения, серые, безжизненные, как и окружавшие их громады гор. После буйства зелени, изобилия красок и запахов Гоа здесь было тоскливо и пронзительно одиноко. Торжественная мощь природы давала вам возможность лишний раз осознать всю мелочность нашей мышиной возни перед лицом мироздания. Во всяком случае, я сразу почувствовала себя муравьишкой,
Подобные размышления вселенского масштаба давно уже перестали посещать меня. Особенно после моего погружения в риелторскую деятельность. Ничто так не приземляет дух, как торговля недвижимостью.
Я вздохнула. Наверное, каждому человеку необходимо время от времени бывать в подобных местах, чтобы осознать свое место в мире и хорошенько подумать – а туда ли ты идешь, и идешь ли, иначе в один прекрасный миг ты оглянешься и поймешь, что многие годы ты просто бежишь на месте, растрачивая самого себя в пустой меркантильной суете.
Хемис, самый крупный в Ладакхе монастырь, куда вез меня Джамш и где нас ждал его учитель, «стекал» с горного склона, словно разлитое молоко. Его белые строения волнами спускались со склона, напоминая очертаниями раскрытый веер.
Такси уехало, оставив нас перед высокими резными воротами. Джамш ударил в гонг, спустя некоторое время одна из створок приоткрылась, и молодой монах, закутанный в традиционное лилово-красное одеяние, выглянул из ворот. Взглянув на нас, он сделал приглашающий жест и молча пошел в глубь двора. Ворота за нами тихо закрылись.
Мы пересекли большой, залитый солнцем двор, окруженный резной, выкрашенной в красную и бордовую краски галереей. Поднявшись по нескольким ступеням, мы вошли на террасу. Здесь нам предложили подождать. Тонкие изящные колонны украшали галерею и двор, красные стены были покрыты пестрой сочной росписью с растительным орнаментом. И роспись, и резьба, и каменные ступени – все было неидеальным. Неровности стен, потертая краска, несимметричность рисунка – все подчеркивало рукотворность этого места, придавало ему какую-то человеческую теплоту. Стены террасы украшали изображения божеств-охранителей и Колеса Жизни. Глаза разбегались! Внизу расстилалась охваченная плотным кольцом гор, освещенная солнцем долина. Снежные макушки соседних вершин сияли алмазными гранями, синее безоблачное небо, казалось, можно потрогать руками. Монастырский двор и галерея излучали уют, меня так и манило погладить теплые деревянные колонны, полюбоваться прихотливой яркой росписью, осмотреть все фрески. Но монах вскоре вернулся и пригласил нас войти.
Переход с залитой солнцем лестницы в сумрак внутренних покоев почти ослепил меня на мгновение, и первые три шага я сделала почти на ощупь. Постепенно зрение вернулось, и я смогла разглядеть главный монастырский зал, куда нас ввел молчаливый провожатый.
Все мои знания о буддистских монастырях сводились к эпизодам из фильмов про Индиану Джонса и к тому подобной голливудской продукции. Поэтому, войдя в большой зал, я несколько удивилась. Больше всего он напоминал цыганскую кибитку. Много пестрых тканей, все яркое, разноцветное. Вдоль стен – витрины, буфеты и стеллажи, заполненные священными сосудами и фигурами Будды: позолоченными, деревянными, каменными, завернутыми в ткани, украшенными драгоценностями или просто одиноко и скромно стоявшими на полках. Свитки книг, ткани, флаги, музыкальные инструменты. Стены изнутри покрыты такой же густой и сочной росписью, как
Я так увлеклась осмотром интерьера, что не сразу заметила одинокую фигуру. Человек сидел на циновке у ног статуи Будды, в конце зала. И Будда, и сидевший перед ним монах застыли в позе лотоса, у обоих на устах играла еле заметная улыбка. Только глаза у Будды были открыты, монах же пребывал в состоянии, похожем на нирвану.
Мы бесшумно подошли, остановились на почтительном расстоянии и, опустившись на колени, замерли, ожидая, когда настоятель, или лама, обратит на нас внимание. Наш провожатый свернул в боковой проход и исчез.
Джамш склонил голову. Я же спокойно рассматривала сидевшего перед нами человека. Маленький, округлый, совершенно лысый, в брусничного цвета тоге, он выглядел очень мило. Хотелось ткнуть его пальцем в пухлый животик и сказать: «Бу!»
Не успела я додумать до конца эту крамольную мысль, как глаза человечка открылись и посмотрели прямо в меня. Вот – именно: не «на меня», а «в меня». И пока я автоматически таращилась на него, он спокойно осматривал меня… изнутри. Не знаю, что он там увидел, но благожелательная, спокойная улыбка не сошла с его лица. Глаза настоятеля, так я обозначила его для себя, были удивительными. Я видела такие у японского хина. Большие, совершенно черные, практически без радужной оболочки. Но вот черное стало быстро скручиваться куда-то внутрь, подобно спирали, и глаза его обрели обычный человеческий вид. Его черные зрачки, окантованные карей радужной оболочкой, переместились на Джамша.
Дальнейшая беседа – надо же, я сочла это свое молчаливое общение с ламой беседой! – проходила без моего участия, на тибетском языке. Не приученная подслушивать, я вновь целиком посвятила себя изучению окружающей обстановки.
Мое первое впечатление было ошибочным. Сейчас, оказавшись в этом зале, тихом, уютном, полутемном, с массой удивительных, причудливых драгоценных вещей, я ощущала себя внутри маленькой шкатулки, выставленной в большом, торжественном, величественном зале. Мне было очень спокойно в этой шкатулке, как-то безопасно, и совершенно не хотелось отсюда вылезать наружу.
Сравнение это мне ужасно понравилось. Мы с Джамшем – словно андерсоновские пастушка и трубочист! Странствовали по большому миру, были напуганы им и вернулись на свое место, в этот маленький славный мирок. Вот такая сказочка. Я улыбнулась самой себе и почувствовала, что меня вновь разглядывают.
И правда: наш хозяин смотрел на меня и тоже улыбался, но уже не прежней отрешенной улыбкой, а адресуясь именно ко мне. Потом он покивал головой и спросил по-английски:
– Хорошо?
– Да, – оторопело ответила я. Он снова кивнул, отвернулся к Джамшу и продолжил беседу с ним.
Я так и не поняла – что хорошо?
Вскоре их разговор прервался, монах закрыл глаза и о чем-то задумался. Джамш ждал. Потом монах открыл глаза и что-то явно одобрительно произнес. Джамш вздохнул с облегчением и, видимо, окончательно утвердился в принятом им ранее решении. Его плечи сами собой расправились, взгляд стал более решительным, все тело словно налилось энергией и силой. Слава тебе, Господи! И тебе спасибо, наш дорогой хозяин. Теперь Махарадже, как я понимаю, точно конец!
Мы встали. Из внутренних покоев бесшумно выплыл наш провожатый, сухопарый, с лицом, обтянутым желтоватой, похожей на пергамент кожей, с глубокими резкими морщинами на монголоидного типа лице, и повел нас по лабиринту монастырских помещений, дворов и переходов.