От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964–1994

Боффа Джузеппе

Еще и сегодня продолжаются споры, готовы ли были тогда советские руководители пойти на риск вооруженного вторжения в Польшу [364] . Ответ на этот вопрос не прост. Более года Москва жила в сильной тревоге. Новые польские руководители не вызывали доверия, ибо они В ответ на нападки «Солидарности» пытались искать компромиссные решения. Но достигать компромиссов было делом все более трудным, и они во всяком случае далеко не удовлетворяли претензиям Москвы. Создалась такая же нервозная обстановка, как перед кризисом 1968 года в Чехословакии. На руководителей Варшавы оказывалось всякого рода давление с тем, чтобы они прибегли к жестким мерам. В Москве никак не удовлетворялись их ответами, отражавшими сомнения, продиктованные пониманием серьезности последствий, которые могла бы иметь любая попытка задушить оппозицию. Неясно лишь, заходила ли при этом Москва настолько далеко, чтобы спланировать вооруженное вторжение, такое как в 1956 году в Венгрию и в 1968 году в Чехословакию. Свидетельства на сей счет довольно противоречивы, хотя они, возможно, восходят к одному и тому же источнику. Поскольку все же это не взаимоисключающие свидетельства, то их сопоставление может помочь нам хотя бы частично отгадать загадку.

364

О дискуссии между Михнихом и Ярузельским см. Jaruzelski W. Op. cit. — P. 309-318.

Нет оснований оспаривать информацию, предоставленную позднее польским лидером Ярузельским, согласно которой в Москве готовились планы вторжения и все было предусмотрено для приведения войск в действие. Надо отметить, что, в отличие от Чехословакии, в послевоенной Польше всегда сохранялось ощутимое присутствие Советской Армии, контролировавшей коммуникации с советскими войсками в Германии. Было бы странно, если бы в такой напряженной ситуации на всякий случай не был бы подготовлен оперативный план. Советский руководитель Эдуард Шеварднадзе, ставший позднее министром иностранных дел, счел «имеющими некоторые основания, как мне кажется» опасения по поводу вторжения, которые в те месяцы так угнетали варшавских руководителей [365] . Неизменная угроза висела над их головами, как бы подвешенная искусственно, чтобы они действовали энергичнее [366] .

365

Там же. — P. 193-194; Shevardnadze E. Op. cit. — P. 169.

366

Jaruselski W. Op. cit. — P. 191-196, 208-210.

Однако нельзя игнорировать и малозначительную информацию со стороны тех, кто, как Георгий Шахназаров, были тогда в курсе работы «кризисной группы» и позднее заявили, что гипотеза вооруженного вторжения не рассматривалась вовсе; она, более того, была со всей определенностью отвергнута [367] . Тот же Шеварднадзе подтверждает это, вспоминая, что он лично слышал, как Суслов отвечал «нет и еще раз нет» тем, кто проталкивал идею использования силы; о подобной гипотезе «не следовало даже говорить». Ярузельский также написал позднее: «Ничто не давало мне права полагать ни тогда, ни позднее, что политическое решение (единственное, способное привести в движение эту гигантскую машину) было принято со всей определенностью» [368] . Отсюда следует вывод, что угроза вторжения вовсю использовалась в отношениях с поляками, чтобы заставить действовать их самих. Но в то же время в Москве делалось все возможное, чтобы не привести эту угрозу в исполнение.

367

Шахназаров Г. Указ. соч. — Гл. 7. — С. 33-34.

368

Shevardnadze E. Op. cit. — Р. 160-170; Jaruselski W. Op. cit. — P. 194.

Польша была слишком велика, и можно было предположить, что применение силы вызовет в стране народное сопротивление, а может быть, и партизанскую войну. Для СССР, уже втянутого в войну с Афганистаном, вооруженное вторжение в Польшу означало бы еще одно трагическое предприятие, успех которого, естественно, не был гарантирован. Угрозы интервенции исходили также и от других стран Варшавского пакта, в частности от румынского лидера Чаушеску. В 1968 году он выступил против вторжения в Чехословакию, но теперь чувствовал внутреннюю опасность в своей собственной стране. Руководители такого рода также вынуждены были сдерживаться [369] . Для Советского Союза ситуация в Польше 1981 года была более серьезной, нежели в Чехословакии 1968 года. Но именно потому, что тогда оружие было пущено в ход очень легко, теперь решение о его использовании становилось более сложным.

369

Шахназаров Г. Указ. соч. — Гл. 7. — С. 34; Jaruselski W. Op. cit. — P. 195-196.

Дилемма разрешилась 13 декабря 1981 г. польским генералом Ярузельским, ставшим к тому времени первым секретарем коммунистической партии. Он сам ввел в действие польские войска, объявив в стране чрезвычайное положение. Решилась бы Москва сделать роковой шаг, если бы Ярузельский не принял такого решения? На этот вопрос до сих пор никто не в состоянии дать ответ, разве что гипотетический. В любом случае в конце 1981 года страшного выбора удалось избежать, хотя одержавшее верх решение никогда не воспринималось Москвой как абсолютно удовлетворительное. Меры были приняты польской армией, а не партией, как того хотели советские руководители. Партии, действительно, была отведена второстепенная роль, и Ярузельский рассматривал даже возможность ее роспуска [370] . Премьер-министром был назначен Раковский, не пользовавшийся в Москве расположением коммунист реформаторского толка [371] . Правда, почти все руководители «Солидарности» были интернированы. Но сила организации не была сломлена, и сам стоявший у власти генерал должен был принимать это во внимание, равно как и учитывать возросшее влияние церкви. Согласно критериям старых руководителей в Москве, ситуация в Польше никак не могла казаться «нормальной». Она была просто наименьшим злом для них, равно как и для поляков, но только по противоположным причинам.

370

Там же. — P. 243.

371

Шахназаров Г. Указ. соч. — Гл. 7. — С. 32.

Варшавский кризис замкнул круг. Можно сказать, что впервые, начиная с 20-х годов, причины для серьезного беспокойства обнаружились вдоль всех советских границ, на востоке, на юге и на западе. Итог внешней политики, еще в 1975 году представлявшийся великолепным, всего через несколько лет потерял смысл. Все слабые стороны Советского Союза слились воедино, ставя страну в кризисное положение. Может показаться странным, что советская

держава и в этих условиях все еще расценивалась за рубежом как опасная. Но именно сильное военное могущество страны, сопровождающееся подспудно разрушающейся прочностью ее тылов, и внушало наибольшее беспокойство. В тот момент, когда брежневская геронтократия готовилась покинуть сцену, СССР представлялся миру в самом неприглядном свете: внушающим страх своей военной мощью и уязвимым со всех других точек зрения.

Старики умирают

В начале 80-х годов внешние отношения СССР снова оказались в атмосфере холодной войны. Олимпийские игры 1980 года было намечено провести в Москве. Выбор был сделан в наивысший момент разрядки, и любивший спорт Брежнев замыслил это событие как триумф своей политики. Столица по этому случаю была приведена в порядок и хорошо снабжалась. В последний момент в ответ на вторжение СССР в Афганистан американский президент Картер объявил о бойкоте Олимпиады, а также наложил эмбарго на экономические отношения с Советским Союзом. Игры состоялись, но в отсутствие спортсменов из Америки, Китая, Западной Германии и многих других стран. Олимпиада получилась «ополовиненной». Через несколько месяцев Картер проиграл на выборах. Его место в Белом доме занял республиканец Рейган. Памятуя об относительно хороших отношениях с республиканцем Никсоном, главы советского государства возлагали некоторые надежды на нового президента, хотя и знали, что он был деятелем правого толка [372] . Очень скоро Рейган их разочаровал. Он приступил к программе перевооружения, увеличившей вдвое за пять лет американские военные расходы. Москве становилось все труднее поспевать за Америкой, и Рейган учитывал это [373] .

372

XXVI съезд... — T.I. — С. 38-40; Громыко А.А. Указ. соч. — Т. II. — С. 224-230.

373

Ахромеев С.Ф., Корниенко Г.М. Указ. соч. — С. 17, 109; Черняев А.С. Указ. соч. — С. 256-257.

Дипломатическая изоляция СССР сопровождалась все более растущим неприятием ее политики за рубежом в глазах общественного мнения даже таких стран, как Франция, где прежде более всего симпатизировали Советскому Союзу [374] . Лишь с помощью экономических связей Москве еще удавалось приоткрывать какие-то отдушины в окружавшей ее стене враждебности. Рейган, сообразуясь с желанием своих избирателей-фермеров, согласился возобновить продажу СССР зерна, приостановленную поначалу в связи с наложенным Картером эмбарго. Европейцы закупали советский газ и специально строили для этой цели газопровод, хотя американцы старались тому всячески воспрепятствовать: они не хотели «давать кислород» советской экономике [375] . Но и таких отдушин, понятно, было недостаточно, чтобы реально облегчить экономическое положение СССР и тем более ослабить воздействие растущих политических трудностей.

374

Это позднее отметит Горбачев. См. Rubbi A. Op. cit. — Р.79.

375

Attali J. Op. cit. — P. 126.

На практике развитие страны остановилось на мертвой точке. Темпы роста производства, заложенные в новом пятилетнем плане, были снижены донельзя, по теперь уже в общественном сознании отчетливо царило мнение, что даже и заниженные показатели не будут выполнены. Это было единственным очевидным выводом из состоявшегося в 1981 году XXVI съезда КПСС [376] , оказавшегося безжизненной церемонией, лишенной каких-либо политических обсуждений и глухой к реальным проблемам, загонявшим страну в кризис. Любая ссылка на реальность доходила сюда если не искаженной, то амортизированной ритуалом, согласно которому все должно было выглядеть оптимистичным. Больной Косыгин оставил свой пост незадолго до смерти, и его место занял другой старик, Тихонов, ровесник и друг Брежнева, личность хотя и незаурядная, но уже утратившая гибкость ума, чтобы внести хоть каплю воображения в политику. Даже и в таких форс-мажорных обстоятельствах неизменным оставалось стремление как можно меньше нарушать устоявшуюся на вершине власти стабильность.

376

XXVI съезд... — T.I. — С 49-55.

Еще до Олимпиады, в январе 1980 года, на одной из московских улиц был арестован академик Сахаров. Лишенный всех своих наград, он был выслан на поселение в Горький (теперь Нижний Новгород), куда въезд иностранцам был запрещен [377] . Такое решение, принятое в самый разгар всемирной борьбы за права человека, представлялось еще одним признанием политической нецивилизованности. Но даже этим знаменитого ученого, которому была присуждена Нобелевская премия за борьбу за мир, не удалось полностью изолировать от организованного диссидентства и от его представителей в эмиграции [378] . Если случай с Сахаровым в силу известности ученого-физика неизменно оставался в сфере внимания мировой общественности, то различного рода репрессии в отношении других граждан СССР не всегда становились известными за рубежом. Удары наносились даже по учреждениям, считавшимся весьма приближенными к властям, например по знаменитому Институту мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО), где было произведено несколько арестов [379] . Точно так же были разогнаны и некоторые молодежные кружки.

377

Сахаров А.Д. Указ. соч. — С. 351-352; Бакатин В. Указ. соч. — С. 34, 159-160.

378

СССР: внутренние противоречия. — № 3. — С.339-340, 344-345; № 5. — С. 5-9. Это некоторые из текстов, написанных в Горьком.

379

Помимо рассказов об этих эпизодах, которые автору впоследствии удалось собрать у участников событий, см. Yakovlev A. Op. cit. — Р. 20; Гефтер М. Указ. соч. — С. 123-126, 199-200.