От Тарутино до Малоярославца
Шрифт:
Свое исследование развития взаимоотношений М. И. Кутузова с ведущими генералами, а также Ф. В. Ростопчиным, А. Н. Попов провел в подкрепление данной концепции. «Устраняясь от всякой оценки военных соображений, вовсе не входящих в задачу нашего сочинения» [22] , автор очерка прежде всего показывал разлад среди генералов, выражавшийся в стремлении приписать себе славу того или иного удачливого действия, объяснял его исключительно личными недостатками претендентов. Намерения М. И. Кутузова во всей их переменчивости, поскольку они привели к победе в войне, критике не подвергались. В силу сознательного уклонения от стратегического анализа проблем флангового маневра и произвольного толкования ряда фактов очерк А. Н. Попова не может считаться добротным исследованием собственно Тарутинского марш-маневра.
22
PC 1897, o 7,
К сожалению, слабые стороны работы А. Н. Попова были унаследованы современными авторами. Например, Н. А. Троицкий, пытаясь дезавуировать попытки П. А. Жилина, Н. Ф. Гарнича, Л. Г. Бескровного (почему не указал А. Н. Попова? — С. Ш.) зачислить Барклая в одну оппозиционную группу с Беннигсеном, опровергает это цитатой из его письма царю, в которой Кутузов характеризуется как «бездельник», а Беннигсен — «разбойник». Ничего не объяснив и не найдя других отличий Барклая от Беннигсена, в предыдущей главе Н. А. Троицкий декларировал полную преемственность деятельности Барклая и Кутузова [23] .
23
Троицкий Н. А. Указ. соч., С. 203–204, 123.
Чтобы выяснить значение Тарутинского маневра, необходимо установить:
1) состояние и возможности русской и наполеоновской армий по ведению войны на момент оставления Москвы русскими, а отсюда — стратегические планы и методы противоборства сторон;
2) степень свободы действий главнокомандующего русской армии и императора Наполеона, степень влияния на них политической и морально-психологической обстановки;
3) изменение первоначальных идей, заложенных во фланговый маневр;
4) морально-политическое значение маневра на фоне острой борьбы генеральской оппозиции.
Занятие французами Москвы после полупобеды при Бородино стало кульминацией их похода в Россию. Понимание того, что их возможности в оккупации бескрайних просторов России весьма ограничены и давно превышены, мы видим у Наполеона уже в Смоленске в августе 1812 г., у М. И. Кутузова в Филях, где он сравнивал Москву с губкой, способной впитать в себя бурный поток наступления. Наполеоновская армия получила на короткое время заметное превосходство над русскими, если не считать их плохо обученные и вооруженные ополчения (которые одной своей численностью должны были оттягивать на себя весомую часть сил). Но один из элементов мощи и подвижности — конский состав кавалерии, артиллерии и обозов — оказался истощен, главным образом, суровыми условиями и перенапряжением сил. Другой элемент мощи — продовольствие войск — также сильно пострадал во время похода. Таким образом, Великая армия могла еще дать и выиграть сражение, но «сидеть на шее у неприятеля» уже — нет, не могла. Надежда на новое сражение после занятия Москвы окончательно пропала. Единственным достойным средством окончания войны могло быть заключение почетного мира, с каковой целью и была поставлена задача взять Москву. Данная мысль нашла свое отражение в вышедшем в 1814 г. труде Ф. Н. Глинки, посвященном М. А. Милорадовичу, а вовсе не взята у иностранных ученых-стратегов.
Наполеон не смог предположить, что Кутузов, отдавший древнюю столицу без боя, через несколько дней совершит опасный маневр, не позволяющий ему без урона и в порядке уклониться от столь желанного сражения. Еще более удивительно его пятинедельное бездействие в ожидании начала переговоров.
Русская армия также оказалась в критическом положении. С другой стороны, она представляла собой, по выражению М. И. Кутузова, «остатки» былых сил, которые поразил порок дезертирства и мародерства [24] (конечно, не надо это понимать буквально), в то время, как жажда мщения в войсках достигла апогея. С одной стороны, небольшая приостановка военных действий позволяла серьезно усилить пехоту и удвоить кавалерию, дождаться прихода нового союзника — зимы, после чего победа была бы гарантирована. Русской армии нужно было сохранить боевой дух и, не вступая в бой, выждать время, работавшее исключительно на нее. Последнее было самым трудным. Надо было очень верить командованию, чтобы, видя бездействие, принимаемое за трусость, попытки переговоров, чреватых позорным миром, сохранять дисциплину, выдержку, присутствие духа.
24
М. И. Кутузов. Сб. док. М., 1954, т. 4, ч. I, С. 233–243.
А. Н. Попов, раскрывая, в основном, борьбу амбиций высших чинов, также заметил существование этой драмы доверия армии к своему командованию. «Только глубокое доверие войск к давно знаменитому вождю могло предотвратить опасное волнение и ограничить борьбу мнений штабными толками и сплетнями… Такое положение дел не могло не иметь влияния на решение главнокомандующего, оно мешало свободе его действий и внесло колебания
25
PC 1897, т. 101, С. 363.
Вопрос свободы действий главнокомандующего, устойчивости к политическому и морально-психологическому давлению после оставления Москвы стал еще острее, чем после оставления Смоленска, когда был фактически отстранен от командования М. Б. Барклай де Толли. Достаточно вспомнить совет в Филях, на котором большинство генералов склонилось в пользу сражения, глухое недовольство армии оставлением Москвы, требование царя, а затем комитета министров дать объяснения «столь нещастной решимости». Если бы немедленно по оставлению Москвы не последовало решительное наступательное действие в виде флангового маневра, пребывание М. И. Кутузова в занимаемой должности завершилось бы уже в сентябре. Поэтому идея флангового маневра пришлась как нельзя кстати, как средство решения проблемы доверия общества и армии к главнокомандующему. Армия, как и высшие генералы — Барклай и Беннигсен — ожидали, что занятие позиций на старой калужской дороге в близком расстоянии от Москвы неминуемо приведет к сражению с Наполеоном, вынужденному отвечать на угрозу пресечения своих сообщений.
О расчете на скорое столкновение с противником М. И. Кутузов писал в рапорте царю от 4 сентября (ст. ст.): «…обратив на себя внимание неприятеля, надеюсь принудить его оставить Москву». В следующем рапорте от 6 сентября он писал: «Сим способом надеюсь я, что неприятель искать будет мне дать сражение, которого на выгодном местоположении равных успехов, как при Бородино, я ожидаю» [26] . В отличие от других военачальников эта решимость была показной, предназначена для общественного мнения и царя, чтобы сохранить доверие военного руководства и получить неделю-другую для усиления армии. То, что это было так, видно из следующего рапорта царю от 11 сентября, в котором упор делался на укомплектование армии [27] . То, что М. И. Кутузов вовсе не колебался в давно сделанном выборе направления противоборства, исключавшем генеральные сражения, видно из подтекста всей его предыдущей переписки с императором Александром. В каждом рапорте, говоря о намерении дать новое сражение, имелась оговорка, подготавливающая царя к изменению своего решения. Царь Александр хорошо это понял на примере рапорта от 27 августа, в котором полководец доносил об отражении всех атак и одновременном отходе на 6 верст. В своем письме к сестре от 12 сентября он восклицал: «…о, эти шесть верст, которые отравили мне все удовольствие от победы при Бородино…».
26
М. И. Кутузов. Сб. док. М., 1954, т. 4, ч. I, С. 243–253.
27
Там же. С. 277–278.
В упомянутом рапорте от 6 сентября сразу после предположения одержать «равных успехов как при Бородино» следует абзац о вреде мародерства, поселившемся в армии и ставшем одной из главных причин отступления от Бородина. (Кутузов имел в виду самовольные отлучки во время боя). «Зло сие частью причиной и тому, что я, одержав жестокое сражение при Бородине, должен был после баталии отступать назад» [28] . Каждый, кто даст себе труд логически связать этот пассаж с предыдущим, увидит сквозящий между строк вопрос — а нужно ли нам второе Бородино, если последствия первого так чувствительны для армии.
28
Там же. С. 243.
В приказе по армиям от 30 августа также можно прочитать фразу, содержащую тот же вопрос. Вот она: «Генеральное сражение, которое неприятель, находясь от недостатка в продовольствии в гибельном положении, конечно, предпримет дерзость нам дать, должно решить его участь. С нашей стороны предпринимаются все способы поразить его» [29] .
Действительно, зачем идти навстречу желанию противника навязать нам сражение, когда он ослабевает от недостатка продовольствия? Но формально Кутузов выражает готовность сразиться и ободряет войска. Хитрость Кутузова была понятна такому умному человеку как император Александр, тоже умевшему писать для непосвященных одно, а проводить в жизнь другое, но она обманула многих историков, не заметивших многозначную, многослойную структуру посланий, использовавших те или иные места из переписки фельдмаршала для подтверждения своих научных построений.
29
Там же. С. 182.