От убийства до убийства
Шрифт:
И тут новая мысль ворвалась в его мозг, точно метеор, прилетевший с небес, куда более чистых. Нет. Мысль медленно растекалась по его сознанию. Нет, угощать этимвиски этихмужланов он не станет. Может, оно и поддельное, может, и продается коробками, купленными неведомо где под лживым предлогом, и все-таки оно в тысячу раз чище того, к чему достойны прикоснуться их губы.
Он выпил один стакан, потом второй, потом третий.
Спустя десять минут Аббаси, тяжело ступая, вернулся в кабинет. Он запер за собой дверь
Толстый налоговик резко спросил:
– Зачем вы заперли дверь?
– Сахибы. Мы с вами находимся в портовом городе, в Гавани, здесь существуют древние обычаи и традиции, история которых насчитывает немало столетий. Любой человек может прийти сюда по собственной воле, однако выйти отсюда ему удается только с разрешения местных жителей.
Произнеся это, Аббаси, насвистывая, подошел к письменному столу, снял с телефона трубку и поднес ее, точно оружие, к лицу толстяка:
– Хотите, я позвоню сейчас в налоговую службу? И выясню, посылали ли вас сюда. Хотите?
Обоим явно стало не по себе. Тощий так и вовсе покрылся потом. Аббаси подумал: «Я был прав. Они проделывают это впервые».
– Взгляните на ваши руки. В них рубашки, которые вы приняли от меня, а это взятка. Вы держите в руках улики.
– Послушайте…
– Нет! Это вы послушайте! – грянул Аббаси. – Вы не уйдете от меня живыми, если не подпишете признания в том, что попытались сделать. Хотите посмотреть, удастся ли вам выбраться отсюда, давайте посмотрим. Это портовый город. У меня здесь друзья, куда ни взгляни. Мне стоит лишь щелкнуть пальцами – и вы умрете, оба, и трупы ваши поплывут по Калиамме. Вы мне не верите?
Толстый налоговик смотрел в пол, тощий обливался потом в количествах никем доселе не виданных.
Аббаси отпер дверь, распахнул ее:
– Убирайтесь. – А затем широко улыбнулся и склонился перед ними: – Сахибы.
Налоговики, не промолвив ни слова, шмыгнули в дверь. Аббаси услышал топот их ног на лестнице, изумленный вскрик Уммара, как раз начавшего подниматься по ней с подносом, на котором стояли чашки с чаем и тарелка с печеньями из Британии.
Аббаси опустил лоб на прохладное дерево письменного стола и задумался о том, что он такое натворил. Теперь у него в любую минуту могут отключить электричество. А налоговые инспектора вскоре вернутся, только их будет гораздо больше, и они принесут с собой ордер на арест.
Он ходил кругами по кабинету, думая: «Что же со мной происходит?» Уммар молча смотрел на него.
Прошел час, и, к удивлению Аббаси, никто ему из налоговой службы не позвонил. Вентиляторы на потолке кружились по-прежнему. И свет тоже горел.
В душе Аббаси созревала надежда. Эти двое были всего-навсего лопоухими новичками. Может быть, они просто вернулись в свою контору и занялись рутинной работой. А если и пожаловались, так со времени беспорядков чиновники побаиваются Гавани; вполне вероятно, они решили, что злить мусульманского бизнесмена всерьез пока еще не время. Он подошел к окну, окинул взглядом Гавань, весь этот ожесточенный, гнилой, заваленный отбросами и кишащий карманниками и головорезами с ножами за поясом городишко – единственное, похоже, место, в котором человек может чувствовать себя защищенным от коррупции, полонившей Киттур.
– Уммар! – крикнул он. – Я сегодня уеду в клуб пораньше. Позвони Сунилу Шетти, скажи,
Он сбежал по лестнице вниз, однако на последней ее ступеньке вдруг остановился. Справа от него стоял открытый проход в цех. За те шесть недель, что проработала заново открывшаяся фабрика, Аббаси не прошел сквозь этот проход ни разу – в цеху заправлял Уммар. Однако сейчас проход зиял справа – черный, ставший неизбежным.
И Аббаси понял, что выбора у него нет, он может только войти в эту дыру. И понял также: все случившееся нынче утром было непонятно почему, но уловкой, направленной на то, чтобы заманить его туда, в место, которого он избегал с тех пор, как открыл фабрику.
Женщины сидели на полу тускло освещенного зала, слабые флуоресцентные лампы помаргивали над их головами, каждое рабочее место было помечено буквами, нанесенными на стены красной краской. Женщины держали перед глазами белые рубашки, прошивая их золотистыми нитями; и каждая, когда он вошел, замерла. Аббаси повел ладонью от запястья: продолжайте. Он не хотел, чтобы их глаза смотрели на него, – глаза, все слабевшие и слабевшие, пока пальцы женщин вышивали золотом рубашки, которые он сможет с выгодой продать американским танцовщикам.
Слабевшие? Да нет, не так. Вовсе не по этой причине он запихал их в боковую комнату, мимо которой так легко пройти.
Каждую из тех, кто находился здесь, ждала слепота.
Он опустился на стоявший в центре зала стул.
Окулист ясно сказал ему – тонкая работа, которой требуют рубашки, порождает на сетчатке женщин разрывы. И даже показал Аббаси пальцами толщину этих разрывов. Как ни освещай эту комнату, сетчаткам легче не станет. Глаза человека попросту не приспособлены к тому, чтобы часами вглядываться в столь замысловатые узоры. Две белошвейки уже ослепли, потому-то он фабрику и закрыл. А когда открыл снова, все его прежние работницы немедля вернулись к нему. Они знали, что их ожидает, однако другой работы для них попросту не было.
Аббаси зажмурился. Сильнее всего ему хотелось услышать Уммара, кричащего сверху, что его зовут к телефону.
Однако никто на помощь ему не пришел, он так и сидел на стуле, а женщины вокруг него вышивали, стежок за стежком, и пальцы их говорили ему: посмотри на нас, мы все ослепнем!
– У вас болит голова, сахиб? – спросил женский голос. – Хотите, я принесу вам аспирина и воды?
Неспособный поднять на нее взгляд, Аббаси ответил:
– Прошу вас, расходитесь по домам. Возвращайтесь завтра. А сейчас, пожалуйста, идите домой. Вам всем заплатят.
– Сахиб недоволен нами?
– Нет. Я просто прошу вас, уйдите. Вам оплатят полный рабочий день. Приходите завтра.
Он услышал шарканье ног и понял: все ушли.
Рубашки они оставили на рабочих местах. Аббаси поднял одну с пола – дракон на ней был наполовину закончен. Он потискал пальцами ткань. И ощутил их подушечками тонкое шитье коррупции.
«Фабрика закрывается! – хотел он крикнуть дракону. – Ну как – ты доволен мной? Фабрика закрывается».
А что потом? Кто пошлет его сына в хорошую школу? И что останется делать ему – засесть где-нибудь в доках с ножом в руке или начать воровать, как Мехмуд, автомобили? Эти женщины пойдут к кому-то другому и получат точно такую же работу.