От войны до войны
Шрифт:
Стало муторно, как всегда, когда он нарывался на резкую отповедь. А он сам хорош, нашел кого спрашивать. Ворону нет дела ни до кого, кроме своей особы, а он еще пытался его защищать, спорил с матушкой, с Налем, с эром Августом…
– Стоять.
Ричард остановился. Они почти пришли. Совсем рядом на светлеющем небе темнел силуэт колокольни Святой Моники. Стало холодно, ночь кончалась, за городом выпадала роса, скоро проснутся птицы.
– Монсеньор!
Дик не понял, откуда появился полковник Ансел. Исполняющий обязанности коменданта Олларии был
– Доброе утро, полковник.
– Какие приказания? – Судя по голосу, Анселу, в отличие от Ворона, утро добрым не казалось.
– Наступать по Желтой улице и теснить лигистов от домов к центру площади. Теньент Давенпорт идет Фонтанным проездом, теньент Варден – улицей Святой Моники, я – Битым проулком. Стража со своими бочками готова?
– Они здесь!
– Мы снимем лигистские заставы, и сразу же – сразу же! – беритесь за соседние улицы. Если что – ломать крыши. Пожаров нам не нужно.
– Но… Монсеньор, хозяева будут недовольны.
– Лучше жаловаться кансилльеру, чем Леворукому. Вы – комендант Олларии, вы и за пожары ответите.
– Но там дворец Манриков!
– Да хоть Раканов! Хватит, Ансел. Чем дольше будете страдать, тем меньше шансов унять огонь.
Пожары? Да, гонец говорил, но почему не пахнет дымом? Хотя дома здесь высокие, а ветер сносит дым к Данару. Там – мокрые от недавних дождей сады и старые аббатства, там гореть нечему или почти нечему.
– Ветер на вашей стороне, полковник, – засмеялся Ворон и, больше не обращая внимания на коменданта, пошел вдоль переминавшейся с ноги на ногу роты. Ричард остался стоять – он, в конце концов, не собачонка, чтобы бегать за своим эром и получать пинки. Юноше казалось, что он пьян от усталости и кровавой суеты. Ноги не желали стоять, все качалось и плыло, перед глазами мелькали то хохочущая женщина в маршальском плаще, то бьющееся в петле тело, то пегая лошадь на светло-серой стене. Зачем там лошадь? И где его карас? Его? Древний камень недолго оставался у Повелителя Скал…
– Хлебните касеры, юноша, – Рокэ с сомнением разглядывал своего оруженосца, – то, что вы видите, это еще не бунт и уж тем более не восстание…
Ричард послушно взял протянутую кем-то флягу. Касера снова помогла – туман в голове рассеялся. Подбежал пузатый капрал – у Давенпорта все было готово.
Рокэ кивнул и оглянулся на своих людей, словно что-то подсчитывая. Плащ маршала остался на Золотой улице, когда Рокэ избавился от шляпы и перчаток, Дик не заметил. Который же сейчас час? Светает в эту пору рано, наверное, часов пять. Резкий ветер взъерошил черные волосы Алвы, словно отдавая честь своему Повелителю. Герцог помянул Леворукого с его кошками и быстро пошел вперед.
– Нет, – упрямо повторил Герард и добавил: – Лучше умереть, чем жить трусом.
– Пропадать всем глупо, – устало произнесла Луиза.
Они спорили второй час. Когда стало ясно, что черноленточники не уснут и не уйдут, Луиза отправила Герарда искать выход через чердак. Сын хоть и с трудом, но добрался по крышам до конца улицы и нашел
– Мама, ты не понимаешь, – забормотал Герард. – Если вас убьют, как мне жить с таким клеймом… Я отведу Жюля и вернусь.
– А как мне умирать? Ведь это я вас сюда привезла… Твой долг позаботиться о Жюле.
– Он найдет графа Крединьи. Ему можно, он мелкий еще.
Спорить можно было до бесконечности, и Луиза замолчала. Если Герард говорит, что ни Селина, ни Амалия по крышам не пройдут, значит, не пройдут. О ней и матери и говорить не приходится.
– Хорошо, спрячь Жюля и делай что хочешь. Светает, поторопись.
Герард кивнул. Жюль, взволнованный и недовольный, в темной куртке и кожаных штанах, топтался у чердачной двери.
– Мама, – заныл он, – я не хочу… Мы будем драться! Мы покажем этим мужланам…
«Этим мужланам»… Слова, достойные внука тесемочницы. Если бы мать не корчила из себя графиню, ничего бы не случилось. Нельзя жить среди собак и мяукать. Если ты, разумеется, не лев.
– Замолчи. – С Селиной и Герардом можно говорить по-человечески, но на младших приходится орать. – Твое дело молчать и слушаться.
– А… – Жюль осекся, – вы скоро?
– Скоро!
Жюль выживет, иначе просто не может быть! И Герард тоже. Она запрет чердачное окно, и парню придется вернуться к брату, а ее дело – девочки и мать. Селина и Амалия не должны достаться пьяным скотам, значит, их с Денизой дело… У Денизы должны быть нужные травы… Сонное зелье не годится, слишком поздно, оно не подействует. Не успеет – вот-вот рассветет, заявятся черноленточники. И потом, спящие всегда беспомощны, а надежда умирает последней. Значит, кинжал? Да, наверное…
– Мам, мы пошли.
– Я поднимусь с вами.
– Зачем? Я скоро вернусь.
Герард – умница, наверняка понял, что она затеяла, но спорить при Жюле не может, а потом ему ничего не останется.
– Разумеется, – она улыбнулась так беззаботно, как могла. Только бы не зареветь и все не испортить. Жюль не должен знать, что никто не придет. Почему в Олларии такие крутые крыши? Чтобы прыгать по ним, нужно родиться кошкой. А если черноленточники глянут наверх, если у них не только колья и дубинки, но и мушкеты? Не сметь воображать себе всякие ужасы! Их и так больше чем нужно.
– Мама, – Герард предпринял еще одну попытку, – идите собираться…
– Да-да, – она все-таки не удержалась и обняла Жюля, – сейчас пойду…
Чердак, как и весь дом госпожи Кредон, блистал чистотой и порядком. Ни пыли, ни обычного хлама и рухляди, в которой можно закопать девочек. Поджигать они не станут, слишком близко от собственных домов.
Герард поправил лестницу, поднялся наверх, повернул щеколду, распахнул слуховое окно. Луиза закусила губу – она видит сыновей в последний раз, но надо улыбаться, пусть они запомнят ее спокойной и уверенной. Святая Октавия, ну почему мать при всем своем уме такая дура?!