От всего сердца

Мальцев Елизар

Отвечая, Краснопёров чувствовал, что разговор, начавшийся, казалось, с пустяков, разгорался в большой спор и с каждой минутой засасывал его все глубже и глубже, как в трясину. Вслушиваясь в юношески звонкий голос Яркина, он хорошо понимал, что вожак молодежи высказывает не только свое личное мнение, что слушают его не четыре потупившиеся девушки, а словно все молодые колхозники артели обступили этот длинный, заваленный журналами и газетами стол и, насупясь, молча смотрели на него, Краснопёрова.

— Мы с вами говорим начистоту, как с нашим руководителем

и старшим товарищем. Мы не хотим богатеть за чужой счет…

— Я не для себя стараюсь, — мрачнея, проговорил Краснопёров.

— Знаем. Но если бы вы завтра ограбили кого и мы от этого стали жить лучше, разве колхозники сказали бы вам спасибо? Купец, ведь он тоже считал, что деньги свои честным трудом добывает…

— Ты меня, парень, не оскорбляй! — Наливаясь кровью в лице, Краснопёров тяжело поднялся. — У тебя еще молоко на губах не обсохло, когда я здесь первый кирпич закладывал!

Уши Яркина вспыхнули, как петушиные гребни, но, выдержав гневный взгляд председателя, он ответил сдержанно и тихо:

— Об этом все помнят, Кузьма Данилыч, и этого никто у вас не отнимает, — он оторвал свои руки от спинки стула и стал рядом с Краснопёровым, точно молодой дубок около развесистого тополя, — но если вы завтра против желания народа пойдете, мы постараемся забыть, что вы здесь первый кирпич закладывали!.. Мы не хотим, чтоб в нас пальцами тыкали и кулаками звали! Не надо нам такой славы, которая позором пахнет!..

— Вот как! — язвительно процедил Краснопёров. — Не хотите — меняйте председателя. Сгнил пенек, выворачивай его!..

— Никто вас менять не собирается. — Яркин уперся руками в крышку стола, будто врос в пол. — А что плохо делаете, всегда скажем…

— Нам комсомольская совесть молчать не велит! — не вытерпев, досказала Иринка.

— Да, комсомольская совесть, — подтвердил Яркин. — Вот так… — Он помолчал. — Не надо за энергию требовать то, на что мы никакого права не имеем. Взять с них государственную цену. Ведь мы-то моторы и разное оборудование не на рынке покупали?.. Нам, Кузьма Данилыч, не должно быть все равно, как кругом нас люди живут. Я так понимаю: если они зажиточнее станут жить — и мы сильнее будем! — он провел ладонью по ежику волос и замолчал.

Краснопёров поднял с пола тулуп, набросил на плечи.

— Ну, спасибо за науку, — глухо, не глядя ни на кого, сказал он. — Ставьте вопрос на правлении, насильно мил не будешь! Соседи не откажутся, если и без всякой платы подключим! На дармовщинку любителей много!

— Кстати о правлении, — Яркин шагнул к председателю: — молодежь хочет дополнительно ввести в члены правления Васильцову. Она звено теперь поведет…

— Ее еще никто не назначал… — холодно сказал Краснопёров и взглянул на девушку, точно впервые замечая ее.

Несмотря на то, что Груня не произнесла на бюро ни одного слова, он все время чувствовал ее присутствие, и хотя лицо ее сейчас было спокойно и даже бесстрастно, ему показалось, что с губ ее соскользнула улыбка. Да, да, это она всех взбаламутила!

— Зачем же ее тогда на курсы посылали,

ради прогулки, что ли? — спросил Яркин и решительно мотнул головой. — Нет, Кузьма Данилыч, тут думать нечего. Мы уже молодежное звено создали, чуть не все бюро в полном составе: Иринка, Фрося, Кланя, ну и сама Груня!..

«Темпы, ничего не скажешь!» — подумал Краснопёров, а вслух сказал:

— Выдвигайте, воля ваша! У меня особых возражений нету. — Он поднял воротник тулупа, запахнул полы и вышел.

Гулко выстрелила дверь в фойе. Все с минуту молчали.

— Как бы не начал он теперь палки в колеса вставлять, — сказала Иринка.

— Поживем — увидим, — спокойно заключил Яркин.

Он обмотал шею полосатым шелковым кашне, посадил на макушку курчавую черную кубанку с кожаным верхом.

— Ну, кто куда, а я еще на станцию загляну. Как там мой сменщик справляется…

Погасив в читальне свет, они прошли высоким сумеречным, в лунных полосах фойе и остановились на широком крыльце.

Над распадком плыла ясная луна, снега на горах лежали голубые и частые.

Морозный воздух освежил Грунины щеки, а она словно очнулась. На бюро Груня все время чувствовала на себе косые взгляды Краснопёрова, но не испытывала ни волнения, ни боязни. Поступить иначе, пройти мимо плохого и остаться равнодушной она не могла. «Сколько на меня в один день свалилось — и в бюро, и в правление, и звено надо вести! — подумала она. — Осилю ли?»

У ближнего проулка Яркин стал прощаться.

— Попутчика мне нету? — спросил он. Иринка ущипнула Кланю, но та отдернула руку.

Когда Яркин отошел, Кланя сердито обернулась к подружке:

— Ты чего, Ирка, щиплешься, как сумасшедшая?

— Тебя не ущипнуть, так сама не догадаешься, — зашептала Иринка. — Ведь он намекал, чтоб ты с ним пошла, а ты рот открыла и на луну смотришь! — Девушка возмущенно развела руками. — Такого парня игнорируешь — обида берет!

— Если жалко, возьми да пожалей, — с невозмутимым равнодушием ответила Кланя. — И чего ты вечно ко мне с нам пристаешь? Ну, дружили мы в школе, сейчас дружим — разве этого мало? Или обязательно целоваться надо, иначе нельзя?.. А я ничего в этом хорошего не вижу. И вообще не понимаю: как соберутся, так только и разговоров о парнях да о любви этой самой! Как будто без нее и прожить нельзя! Для меня так все ребята одинаковы.

— Просто ужас, какая та бесчувственная! — крикнула Иринка. — И чего я с тобой дружу, не понимаю! Засохнешь около тебя, в ледышку превратишься!

— Нет, поди, по-твоему буду из-за каждого пустяка кипеть, — ответила Кланя. — Бывало Гриша на вечорке пройдет мимо, не взглянет на нее, она уже повеситься готова. Ну, не дура ли?.. А я так не могу. И провожания всякие тоже терпеть не могу… Ну, Ванюшка — парень мировой, ничего плохого не скажешь. На людях, как нормальный человек, а как пойдем вдвоем, так он и начнет вздыхать. Идет, молчит и вздыхает. Чего ты, спрашиваю, засопел: насморк у тебя, что ли? Молчит. Нет, в одиночку я его не выношу. Страсть тяжелый!