От всего сердца
Шрифт:
У калитки она перевела дыхание, взялась за железное кольцо и замерла, охваченная внезапным смятением. Она все еще продолжала на что-то надеяться, чего-то ждать, хотя все было ясно: в сундуке хранилась бумажка из военкомата.
Заиндевелые метелки полыни стояли у забора, будто высеченные из хрусталя, переливаясь на солнце слепящими гранями.
Жмурясь, Груня надавила плечом на калитку и вошла во двор, пустынный, весь в мерцающих снежных искрах. Расчищенная дорожка стелилась под ноги до самого крыльца.
Кто-то стукнул в оконную
Кроме молодого, девятилетнего деверя, в доме никого не было.
— Здравствуй, — тихо сказала Груня. — А где маманя?
— Ушла на почту узнать, нет ли чего от братки… Каждый день справляется… Разве, если б было, мимо дома пронесли?
Не слушая больше, кусая дрожащие губы, Груня прошла в горенку. Здесь все оставалось нетронутым со дня ее отъезда, все на своих местах: этажерка с книгами, комод с кружевной дорожкой, большая кровать, застланная розовым пикейным одеялом. Ослепительно сверкали никелированные шары на ее углах.
Груня опустилась на стул, прислонилась лбом к прохладному шару и закрыла глаза. Нет, чудес не бывает, и надо перестать себя обманывать!
Но, как ни убеждала она себя, сердце не хотело согласиться с тем, что Родиона нет больше в живых.
Услышав скрип половицы, Груня насторожилась. Неужели свекровь? Она ждала минуту, другую, готом рывком поднялась. Надо куда-нибудь скрыться на время, придти в себя.
«Пойду покажусь на глаза председателю». — решила Груня.
День стекленел прозрачной голубизной, высившиеся над распадком горы будто обрядились в соболиные шубы, серебром закуржавели в палисадах тополя Успокаивая, сочно похрустывал под валенками снег.
На крыльце правления Груня столкнулась с Иринкой.
— Ой, Грунька! Вернулась?
Девушка налетела на Груню, обняла ее, закружила.
— Да постой ты!.. Постой!..
Груня не ожидала, что так обрадуется этой встрече. Взглянув в синие блестящие глаза Иринки, любуясь ее румяными щеками, белокурой, выскользнувшей на лоб прядкой волос, она вдруг почувствовала, что стосковалась о девчатах, о колхозе.
— Давно? — картавя, тараторила Иринка. — Только что? Вот красота!.. А мы тебя через неделю ждали! Тебя, знаешь, в бюро нашей комсомольской организации выбрали!
Глаза Иринки сияло такой доверчивостью и лаской, что Груня невольно потянулась к ней, взяла ее руки, прижала к груди. Ей вдруг стало очень приятно и хорошо: значит, тут все время не забывали о ней. Ей хотелось расспросить Иринку подробнее о том, что же она должна делать, но девушка, не давая опомниться, отняла свои руки и снова затормошила Груню:
— Ты к Кузьме Данилычу? Я тоже пошла к нему, да не дождалась… Там из соседнего колхоза
Груня тронула девушку за локоть, стараясь заглянуть в ее озорные синие глаза:
— Гриша пишет что?
В щеки Иринки брызнул густой румянец, с минуту она молчала, как бы не решаясь рассказывать о самом заветном.
— Знаешь, — тихо начала она и оглянулась по сторонам, голос ее стал вкрадчивым, полным взволнованной, сдержанной нежности, — только ты никому, ладно?.. Знаешь, он так пишет, так пишет, что я, как стану читать, вся горю… И откуда у него слова такие: и насмеюсь и наревусь каждый раз досыта…
— О чем же он пишет? — тихо спросила Груня.
— Ну обо всем. Обо всем! — Иринка зажмурилась и мотнула головой. — И как он меня любит, и как во сне чуть не каждую ночь видит, и как фотографию мою целует крадучись, и как домой вернется… Ой, всего не упомнишь даже… Иной раз читаю, аж задохнусь, прямо нет сил дальше продолжать. Только бы скорее с ним свидеться, только бы не тронула его злая пуля!.. Так бы собралась и пошла к нему на фронт! — Увлеченная, она не сразу заметила, как Груня изменилась в лице и словно померкла. — Что с тобой?
— Притомилась, верно, за дорогу. — Груня вздохнула и сказала, не глядя па девушку: — Ну, я пойду…
— Не забудь: вечером на бюро!
— Ладно.
По крашеной деревянной лестнице Груня медленно поднялась на второй этаж. Правление колхоза занимало теперь недавно отделанное правое крыло дома культуры. В прихожей вдоль стены тянулась вешалка, за фанерной перегородкой стучал костяшками счетов бухгалтер. Прихожая вела в большую светлую комнату, украшенную портретами, плакатами и диаграммами.
На голубом диванчике сидели двое незнакомых Груне мужчин: один — чернобородый, рябой, в синей косоворотке, другой — помоложе, кудрявый, светловолосый, в защитного цвета костюме. Они молча глядели на дверь кабинета с яркой дощечкой посредине: «Председатель колхоза «Рассвет» К. Д. Краснопёров».
Груня поздоровалась, но они, даже не взглянув на нее, что-то буркнули в ответ. Она присела на стул и развязала шаль.
Когда за дверью кабинета раздался мощный раскат густого председательского баса, рябой, прислушиваясь, склонил голову набок, потом криво усмехнулся углом рта:
— Как же, обломаешь его скоро, такого бугая!..
— Скорее у курицы молока выпросишь, — весело подхватил молодой, поблескивая карими смеющимися глазами. — Битых два часа паримся, а, видно, с места пока не сдвинулись!.. Недаром про него говорят, что у него кулак на редкость крепкий да плотный — лишнее сквозь пальцы никому не просочится: ни государству, ни соседям…
В лицо Груки бросилась жаркая кровь, она сидела, боясь пошевелиться, точно придавленная тяжестью. Ей стало стыдно, как будто она в чем-то провинилась перед этими людьми.