Отбившийся голубь. Шпион без косметики. Ограбление банка
Шрифт:
— Тайрон, ты негодный мальчишка! — заявила Анджела.
— Все та же милая простушка, — вкрадчиво проговорил он.
— Где Сунь? — спросил я.
— Мертв, как и все его приспешники, — ответил Тен Эйк. — Рано или поздно такое случается с каждым.
— Вы сеете разрушение не потому, что вам платят, — сказал я. — Деньги — только предлог. Вы занимаетесь этим из любви к искусству.
— Хотите сказать, что я нигилист? — Он улыбнулся, и зубы его сверкнули, как штыки. — Что ж, это лучше, чем вообще
Дабы усугубить неразбериху, я сказал:
— Лобо все время работал со мной. Через минуту он придет и наденет на вас наручники.
— Сомневаюсь, — ответил Тен Эйк. — Лобо мертв. Сунь убил его.
— Папочка! — вскричала Анджела.
— Его смерть, — свирепо сказал Тайрон Тен Эйк, вновь начиная терять самообладание, — станет вторым приятным событием в моей жизни. А первым будет твоя гибель, милая сестричка.
Он вскинул люгер и нацелил его в лицо сестры.
Я опять побежал.
30
Книга эта — своего рода исповедь. Я описал в ней события, цепь которых привела к нарушению всех моих принципов, забвению всех моих убеждений, измене доктринам, которые я проповедовал в своих памфлетах. Грубо говоря, я перечеркнул всю свою прежнюю жизнь.
Хотелось бы мне иметь возможность сказать, что и во второй раз я побежал так же слепо, бездумно и безмозгло, как и тогда, когда случайно схватил Анджелу за руку и утащил ее от Тен Эйка и остальных. Но нет. На сей раз я совершенно сознательно прошел (пробежал то есть) свой путь с первого до последнего шага (прыжка то есть).
Я побежал не прочь от Тен Эйка, а, наоборот, к нему. Я хорошо понимал, что делаю, и в глубине души одобрял собственные намерения. Я бросился на Тен Эйка, застав его врасплох, вырвал у него из рук люгер и отшвырнул в сторону. А потом, прекрасно ведая, что творю, злобно схватил Тен Эйка обеими руками.
(Пожалуйста, простите меня, но я не могу описывать то, что делал тогда. Я все помню очень живо, даже ярче, чем хотелось бы, но предпочитаю не говорить об этом.)
А потом, когда прошла целая вечность и я сидел верхом на Тайроне Тен Эйке, Анджела начала дергать меня за плечо и кричать:
— Перестань, Джин, перестань!
Я неохотно (признаюсь в этом со стыдом) перестал. Взглянув на дело рук своих, я почувствовал только облегчение и опустошение, как будто в конце концов избавился от тяжкого бремени, которое влачил слишком долго.
Я поднялся и вышел в коридор, провонявший пороховой гарью. Остановившись, я принялся формулировать вопрос, ответ на который, возможно, буду искать до конца дней своих: если я все время верно оценивал себя, как же тогда меня сюда занесло?
Спустя минуту подошла Анджела и тихо сказала:
— Он дышит.
— Хорошо, — ответил я, поскольку знал, что от меня ждут именно такого
— Твое поведение недостойно пацифиста, Джин, — с мрачной торжественностью возвестила Анджела.
— Угу, — ответил я и облизал ободранные костяшки пальцев.
— Надо бы вызвать полицию, — сказала она.
— Телефонные провода перерезаны.
— Тогда поехали, привезем полицейских.
— Ладно.
Мы крепко–накрепко связали Тайрона, спустились вниз и почти дошли до парадной двери, когда я остановился и сказал:
— Погоди–ка, я кое–что вспомнил.
— Что?
— Меня же разыскивают по подозрению в убийстве.
— Но ведь ты убил меня, Джин. Все будет в порядке, я поеду с тобой.
Я представил себе, как Анджела дает показания, и понял, что окажусь на электрическом стуле, прежде чем все распутается. Поэтому я сказал:
— Я пойду в полицию только со своим адвокатом.
С этими словами я повернулся и отправился в каморку, где оставил Мюррея.
31
Оба еще спали. Мюррей улыбался во сне, а папаша Тен Эйк храпел. Анджела бросилась к отцу, и последовало счастливое воссоединение родных людей, причем одна сторона вела себя гораздо более оживленно, чем вторая. Я терпел все это, пока Анджела не начала шлепать старого моржа по щеке, призывая его проснуться, а потом сказал:
— Оставь его в покое, пусть храпит хоть до Рождества, мне все равно. Мюррей — вот кого надо будить. Он — мой глашатай, мой защитник и стряпчий по темным делам.
— А еще кормилец, — добавила Анджела.
— Нет, стряпчие не занимаются стряпней. Законники судят, но не ссужают. Они никогда не дают в долг. Это — постулат их клятвы Гиппократа.
— Ты уверен, Джин? В ресторан–то он нас водил.
— Бери Мюррея за щиколотки, — велел я.
Мы оттащили Мюррея на кухню, несколько раз ударив по пути о дверные косяки, устроили за кухонным столом в более–менее сидячем положении и принялись всячески будить, убив на это немало времени. Мы брызгали ему в лицо водой, вливали в рот кофе (и проливали мимо), шлепали по щекам. Иногда Мюррей хрюкал или мычал, но дальше этого скотства дело не шло.
Тогда мы отнесли его в ванную и освободили от верхней одежды, оставив в одних трусах и майке. (Чистый отутюженный костюм — главное орудие труда законника, как мел для учителя или самолет для летчика. Законники совершенно беспомощны, когда одеты не по форме, а Мюррею, как я предполагал, предстояло изрядно потрудиться этой ночью, отстаивая мои интересы. Поэтому я и обращался с его костюмом гораздо осторожнее, чем с ним самим.) Мы затолкали его под душ, пустили холодную воду, и через пять минут Мюррей мало–мальски очухался. Он даже смог самостоятельно держать в руке кофейную чашку, моргать и повторять: