Отчаяние. Бомба для председателя
Шрифт:
Исаев испытал тогда счастливое облегчение, уснул без снотворного, однако наутро проснулся все с той же мыслью: «Значит, ты все простил? Ты все забыл, как только тебя поманили пальцем?»
Но тогда он уже вновь обрел право дискутировать с самим собою, и поэтому он круто возразил себе: «Меня поманили не пальцем, я не проститутка, мне открыто сообщили, что были репрессии и что с приходом нового наркома Берия прошлое кануло в Лету: Марат – Дантон – Робеспьер; революция не бывает бескровной…
– Я не стану отвечать на ваш вопрос, мистер Макгрегор…
Тот
– Фамилии, имена, годы и места рождения ваших родителей?
– И на этот вопрос я отвечать не стану.
– Являетесь ли вы членом какого-либо профсоюза, партии, пацифистской организации?
– Прочерк, пожалуйста…
Макгрегори улыбнулся:
– Насколько мне известно, понятие «прочерк» присуще лишь тоталитарным государствам. Мы придерживаемся традиций. Я должен записать ваш ответ.
– Я не отвечу и на этот вопрос.
– Имя и девичья фамилия жены?
– Я не отвечаю.
– У вас есть дети?
– Не отвечаю…
Макгрегор перевернул страницу, снова закурил, заметив:
– С наиболее скучными вопросами мы покончили, теперь перейдем к делу.
Он раскрыл вторую папку, достал оттуда фотографию Штирлица, сделанную кем-то в Швейцарии возле пансионата «Вирджиния», когда он искал несчастного профессора Плейшнера:
– Знаете этого человека?
– Чем-то похож на меня…
– Но это не вы?
– Нет, это не я.
Макгрегор пододвинул папку:
– Поглядите: там есть ваши фото в форме, вместе с Шелленбергом в Лиссабоне, данные из вашего личного дела, характеристики…
Все верно: Макс фон Штирлиц, штандартенфюрер СС, истинный ариец, отмечен наградами фюрера и благодарностями рейхсфюрера, предан идеалам НСДАП, характер нордический, стойкий, спортсмен, порочащих связей с врагами рейха не имел, родственников за границей нет, фамилию не менял, никто из близких не был арестован гестапо…
– Этого человека знаете? – усмехнулся Макгрегор. – Или нужны очные ставки?
– Я бы не отказался от очных ставок.
– Вы их получите. Но лишь после того, как мы кончим наше собеседование.
– Мистер Макгрегор, собеседования не получится. Я не стану отвечать ни на один ваш вопрос.
Тот покачал головой:
– На один ответите: как вы себя чувствуете после столь отвратительного путешествия? Пришли в себя?
– Да, в какой-то мере.
– Врач не нужен?
– Нет, благодарю.
– Не сочтите за труд закатать рукав рубашки, я хочу сфотографировать номер вашей эсэсовской татуировки.
Исаев помедлил мгновение, понял, что отказывать глупо, отвернул рукав, дал сфотографировать татуировку – невыводимо-въедливую: тысячелетний рейх не допускал и мысли о возможном крахе, все делалось на века, прочно.
…А потом в эту комнату с металлическими тяжелыми ставнями ввели штурмбаннфюрера СС Риббе из гестапо – сильно похудел, костюм болтается, глаза пустые, недвижные, руки бессильно висят вдоль тела.
– Вы знаете этого человека? – обратился к нему Макгрегор.
– Да, он мне прекрасно известен, – монотонно-заученно отрапортовал Риббе. – Это штандартенфюрер
– Вам приходилось работать со Штирлицем?
– Нет.
– Благодарю вас, – с традиционным оксфордским придыханием учтиво заметил Макгрегор, – можете возвращаться к себе.
Следующим был Воленька Пимезов, бывший помощник Гиацинтова, начальника владивостокской контрразведки в двадцать втором – последней обители белой России.
– Знаете этого человека?
Воленька был в отличие от Риббе совершенным живчиком с сияющими глазами, похудевший, но не изможденный, на Исаева смотрел с восторженным интересом:
– Господи! Максим Максимович! Сколько лет, сколько зим! И вы здесь!
– Мистер Пимезов, – неожиданно резко, словно бы испугавшись чего-то, прервал его Макгрегор, – пожалуйста, без эмоций! Отвечайте только на мои вопросы! Вам знаком этот человек?
– Конечно! Это Исаев, Максим Максимович…
Макгрегор обратился к Исаеву:
– Вы знаете этого человека?
– Нет.
– Мистер Пимезов, – меланхолично продолжал Макгрегор, – когда, где и при каких обстоятельствах вы познакомились с человеком, представленным вам к опознанию?
– Максим Максимович Исаев был ответственным секретарем газеты господина Ванюшина у нас во Владивостоке начиная с двадцать первого…
Исаев почувствовал, как сжало сердце, вспомнил громадину Ванюшина, его глаза, полные слез, когда он в номере хабаровского отеля, развалившись на шкуре белого медведя – главном украшении трехкомнатного люкса, – дал ему заметочку из газеты: «Вы прочтите, прочтите повнимательней, Максим Максимович! Или хотите – я? Вслух? С выражением? А? Извольте: “Вчера у мирового судьи слушалось дело корреспондента иностранной газеты по обвинению в нарушении общественной тишины… Корреспондент этот, Фредерик Раннет, сказал своим гостям-иностранцам в ресторане, что в России можно любому и всякому дать по физиономии и ограничиться за это штрафом… Заключив пари, Раннет подошел к лакею Максимову и дал ему оплеуху. Суд приговорил Раннета к семи дням ареста…” А?! Каково?! И заголовочек: “В России все можно!”. У нас все можно, воистину! Вот мне давеча наш премьер Спиридон Дионисьевич Меркулов излагал свое кредо: “В репрессалиях супротив политических противников дозировка не потребна, друг мой! Тот станет у нас великим, кто пустит кровь вовремя и к месту – тогда пущай ее хоть реки льются… Это вроде избавления от болезни, это как высокое давление спустить, людскую страсть утихомирить! Главное – врагов назвать, от них беда, не от самих же себя?!”»
– Что вы можете сказать о деятельности Исаева? – Макгрегор смотрел на Пимезова с легкой долей презрения.
– Блестящий журналист, «перо номер два», его обожали в Приморье…
– Что имеете добавить к этим показаниям?
– То, что в течение последних семи месяцев, перед тем как банды Красной Армии вошли во Владивосток, мы тщательно следили за Максим Максимычем, подозревая его, и не без основания, в том, что он является лазутчиком красных.
Макгрегор обернулся к Исаеву: