Отчаяние
Шрифт:
Я представился:
– Меня зовут Эндрю Уорт. Здесь на эйнштейновской конференции.
– Билл Манро. Здесь из интереса.
Руки он не протянул.
– Картина мне не по карману, но, если хотите, я угощу вас ленчем.
Он скривился.
– Вы – журналист.
– Я освещаю конференцию. Больше ничего. Однако мне интересно узнать про остров.
– Так почитайте. В сетях есть все.
– Да, и одно противоречит другому. Я не могу решить, что – пропаганда, а что – нет.
– С чего вы взяли, что я расскажу вам чистую правду?
– Лицом к лицу мне легче будет разобраться.
Он вздохнул.
– Почему я? – Отложил стилус, – Ладно. Ленч и анархия. Сюда, – Он пошел через площадь.
Я
– Вы же не оставите это, – Он продолжал идти, и я догнал, – Пятьсот долларов плюс мольберт и стилус… Неужели вы настолько доверяете людям?
Он раздраженно взглянул на меня, обернулся и махнул ноутпадом в сторону мольберта; тот оглушительно взвизгнул. Кое-кто из прохожих обернулся.
– Там, откуда вы приехали, не бывает сигнализации?
Я покраснел.
Манро выбрал дешевое с виду открытое кафе и взял с автоматизированной стойки дымящуюся белую мешанину От нее отвратительно несло рыбой; это, впрочем, не означало, что она приготовлена из мяса позвоночного. Тем не менее аппетит у меня окончательно пропал.
Я набрал на ноутпаде подтверждение оплаты. Манро сказал:
– Не говорите мне, что глубоко потрясены использованием здесь международного кредита, существованием частных предприятий общественного питания, моей бесстыдной привязанностью к собственности и другими родимыми пятнами капитализма.
– Вижу, вам это не впервой. Так каков же избитый ответ на избитый вопрос?
Манро выбрал столик, от которого мог наблюдать за мольбертом.
Он сказал:
– Безгосударство – капиталистическая демократия. И либерально-социалистическая демократия. И союз коллективов. И еще много чего – я не знаю всех слов.
– Вы хотите сказать, люди здесь предпочитают действовать, как действовали бы в таких сообществах?
– Да, но это идет дальше. Большинство вступает в синдикаты, которые по сути и есть такие сообщества. Люди хотят иметь свободу выбора, но и определенную степень стабильности. Поэтому они заключают соглашение, в котором определяют основные стороны своей жизни. Разумеется, соглашение допускает увольнение – но ведь большинство демократий дозволяют выезд. Если шесть тысяч работников синдиката договорятся перечислять часть своих доходов (подлежащих проверке) в фонд здравоохранения, образования и социального страхования, средствами из которого распоряжается выборный комитет в соответствии с детально разработанной политикой, – им совсем не обязательно иметь парламент или главу правительства, но, по-моему, это вполне можно назвать социалистической демократией.
Я спросил:
– Значит, свободно выбранное «правительство» иметь можно. Однако в целом – вы анархисты или как? Разве у вас нет общих законов, которым все обязаны подчиняться?
– У нас есть несколько принципов, которые разделяет большинство населения. Основные идеи о недопустимости насилия и принуждения. Они общеприняты, и тем, кто с ними не согласен, лучше сюда не приезжать. Впрочем, не буду заниматься буквоедством и утверждать, что их нельзя назвать законами.
– Так анархисты вы или нет?
Манро изобразил безразличие.
– «Анархия» означает «безвластие» – не «беззаконие». Впрочем, никто из жителей Безгосударства не размышляет ночи напролет о греческой семантике или о трудах Бакунина, Прудона, Годвина. Простите, беру свои слова назад: примерно тот же процент населения, что в Париже или Пекине, с жаром рассуждает на эти темы. Однако, если вас интересует их мнение, вам придется интервьюировать их самих. Лично я считаю, это слово не спасти, слишком оно скомпрометировано. Да и не жаль. Большинство анархистов девятнадцатого – двадцатого веков были не менее марксистов одержимы идеей захвата власти. В Безгосударстве эта проблема решилась крайне просто. В две тысячи двадцать пятом году шесть служащих калифорнийской биотехнологической
– За тем исключением, что кража вызвала бойкот.
Манро пожал плечами.
– Бойкот – наша постоянная головная боль. Однако Безгосударство в блокаде лучше, чем альтернатива: остров, принадлежащий компании, каждый квадратный метр – чья-либо частная собственность. И так плохо, что всякая мало-мальски годная сельскохозяйственная культура запатентована. Вообразите, что то же будет с землей под вашими ногами.
Я сказал:
– Ладно. Технология перебросила вас прямиком в новое общество, старые методы не понадобились. Вы не захватывали земель, не вырезали местное население, не устраивали кровавых восстаний, не проводили тихоходных демократических реформ. Однако создать – поддела. Как вам удается его сохранить? Что держит его, не позволяет рассыпаться на куски?
– Маленькие беспозвоночные организмы.
– Я имел в виду политически.
Манро притворился, будто не понимает:
– Сохранить от чего? От анархии?
– От насилия. Грабежей. Толпы.
– Кто потащится в середину Тихого океана за тем, чем может спокойно заняться в любом городе мира? Или вы воображаете, что мы спим и видим, как бы поиграть в «Повелителя мух»?
– Не специально. Но, когда такое случается в Сиднее, посылают особый отряд полиции. Когда такое случается в Лос-Анджелесе, посылают Национальную гвардию.
– У нас есть обученная дружина, которая может, почти со всеобщего согласия, применять разумную силу для защиты людей и жизненных ресурсов в чрезвычайной ситуации, – Он ухмыльнулся, – «Жизненные ресурсы», «чрезвычайная ситуация» – знакомая песня, правда? Только такая ситуация не возникла ни разу.
– Ладно. Но почему?
Манро потер лоб, словно говорил с назойливым ребенком.
– Добрая воля? Разум? Еще какая-то диковинная внеземная сила?
– Будьте серьезны.
– Кое-что очевидно. Сюда приезжают люди с несколько завышенным уровнем идеализма. Они хотят, чтобы Безгосударство существовало, иначе бы их здесь не было – исключая нескольких назойливых провокаторов. Они готовы сотрудничать. Это не означает жить в общежитиях, притворяться одной большой семьей и ходить на работу строем с пением бодрых гимнов – хотя есть и такое. Однако они готовы проявлять больше терпимости и гибкости, чем средний человек, предпочитающий жить в другом месте, поскольку в этом-то вся и суть. У нас меньше концентрация богатства и власти. Может быть, это вопрос времени – но, когда власть настолько децентрализована, трудно скупать. Да, у нас есть частная собственность, однако остров, рифы, вода принадлежат всем. Синдикаты добывают пищу из моря и продают свою продукцию за деньги, однако они – не монополисты; многие люди кормятся непосредственно от океана.
Я растерянно оглядел сквер.
– Хорошо. Вы не убиваете друг друга, не устраиваете уличных беспорядков, потому что никто не голодает, никто не оскорбляет других видом чрезмерного богатства – пока. Но почему вы думаете, что так будет всегда? Следующее поколение окажется здесь не по своему выбору. Что вы собираетесь делать – вбивать им идеалы терпимости и надеяться на лучшее? Прежде такое не удавалось. Все подобные эксперименты плохо заканчивались; колонии либо захватывали, либо поглощали, либо они сами превращались в государства.