Отчет Брэдбери
Шрифт:
— Хорошо, — ответила она.
— Я не могу ничего написать, — сказал я. Отчасти для того, чтобы показать ей, как внимательно я ее слушаю.
— Сможешь, — сказала она, — если сам решишь это сделать.
— Не могу. И зачем мне решать?
— Я не могу тебе объяснить.
— Ты хочешь, чтобы я отказался, — предположил я.
— Да, — ответила она. — Ты знаешь, мне это нелегко. Больше, чем кто бы то ни было, я хочу, чтобы твой отчет помог хоть что-то изменить. Я презираю практику клонирования. Я хочу, чтобы она закончилась. Я хочу, чтобы больше не было создано ни одного клона. Но я не имею никакого права просить тебя об этом. Риск огромен.
—
— Нет, — сказала она. — Я не попросила. Я сообщила, чего от тебя хотят.
— Они знают, что ты здесь?
— Они меня прислали.
— Значит, я уже ввязался в дело.
— Да.
— Я могу отказаться? Могу решить не делать того, о чем они просят?
— Не уверена, Рэй. Я не знаю, каковы будут последствия, если ты откажешься. Я не знаю, что они сделают. Я их больше не понимаю. Я им больше не доверяю. Могу тебе сказать, что они не станут со мной советоваться.
— Меня не заставят, — сказал я.
— Это замечательно, — ответила она.
— Я готов умереть, — сказал я.
— Мне грустно это слышать, — проговорила она. — Ты должен хотеть жить.
— Почему?
— Этого я тебе тоже не могу сказать, — ответила она.
— Если я сделаю то, о чем они просят, и напишу отчет, он будет опубликован?
— Да. Так и задумано.
— Где? Здесь? В Америке?
— Не уверена. Может быть. Здесь постараются воспрепятствовать его появлению. Скорее всего, в других странах.
— Кто будет его читать?
— Все, — ответила она. — По крайней мере, на это надеются.
— Я не могу писать, — сказал я.
— Уверяю тебя, Рэй, качество прозы — не проблема. Тебе надо думать о том, что с тобой случится, когда появится отчет.
Не скажу, что я очень испугался. Опасность была чисто теоретическая, не связанная с реальным опытом — таким, как физическая боль или уничтожение, если вообще можно испытать уничтожение на опыте. Теперь, когда я пишу это, ситуация перестает быть теоретической. Никто не причинил мне боль, не произошло ничего экстраординарного, но реальность этого стала угрожающе близкой. Я ничего не боюсь, хотя это не свидетельство моей храбрости. Я слишком поздно обнаружил в себе храбрость, чтобы воспользоваться ею, и это отсутствие страха скорее связано с печалью и усталостью, наполняющими меня. Во мне нет места для страха.
— Что случится?
— Они тебя убьют, — сказала она. — Тебя найдут, где бы ты ни был, и убьют.
— Мы говорим сейчас не о твоей организации?
— Нет, — сказала она. — Хотя, как только они прочтут твой отчет, твоя смерть станет для них лучшим выходом. Она станет для них великим благом. Может быть, даже большим, чем сам отчет. Ты бы очень пригодился в качестве мученика. Это было бы убедительно.
— Раз ты подумала об этом, то и онидолжны это понимать.
— Теперь ты говоришь о правительстве?
— Да.
— Да, — согласилась она. — Они понимают.
— Но это их не остановит.
— Нет. Они не оставят тебя в живых. Не смогут. Ты узнаешь и увидишь слишком многое.
— Значит, меня убьют в любом случае, — заключил я.
— О, — вздохнула она, — я не знаю. Ты можешь отказаться и получить шанс. Я не могу сказать наверняка, как поступит моя организация. Возможно, у тебя нет шансов. Это нелегкий выбор.
— Значит, ты приехала сюда, чтобы?..
— Да, — сказала она.
— Спасибо.
— Прости, — проговорила она. — То, что случится с тобой, случится и со мной. Это слабое утешение, понимаю.
— Это не утешение, —
— Послушай, Рэй, — сказала она. — Не сомневайся на мой счет. Я знала, что делаю, когда приехала сюда. Я приняла решение. Если бы это был мой клон и мой отчет, я бы его написала. Я мечтаю о том, чтобы он оказался моим клоном. Я сожалею, что это не так. Мне было бы легче. Нелегко, но все же легче. Мне было бы страшно. Грустно. Мне и сейчас страшно и грустно. Но я бы это сделала.
— Ты бы это сделала, — повторил я.
— Рэй. Я говорю, что это сделала бы я. Я не говорю, что это должен делать ты.
— Я знаю, — ответил я. — Ты бы это сделала?
— Да.
— А как же твои дети?
— Они не имеют отношения к твоему решению, — сказала она. — Не будем говорить о них.
Если бы я мог это устроить, меня бы похоронили рядом с Сарой, и это было бы в Нью-Гемпшире. На холме в пригороде, где мы жили, есть маленькое кладбище, довольно уютное. Мои родители лежат на церковном кладбище всего в пятнадцати милях к югу. Сару похоронили в Индианоле. Ее отец настоял, чтобы тело Сары перевезли в Айову. Она похоронена там, с родителями, на участке кладбища, принадлежащем семье Берд. Я не был на ее могиле со дня похорон. Мы жили вместе так недолго, что я был убежден — родные имеют на нее больше прав, чем я. Меня легко в этом убедили, и мне было совершенно безразлично, где именно ее похоронят. Ее отец больше не причинит ей вреда, а я все равно ее больше никогда не увижу.
Я был с ней в больнице, когда она умирала. Я сидел возле ее кровати, держал ее за руку. Я говорил, что люблю ее. Я потерял сына, которого так никогда и не увидел, и не было сомнений, что вскоре я потеряю и жену. Я был растерзан, отделен от самого себя, выдернут из сознания, не способен думать и чувствовать. Сара при мне не приходила в сознание, и я благодарен за это судьбе. Я почти ничего не помню о времени, проведенном рядом с ней в больничной палате. Не помню того момента, когда она умерла. Не помню, что сказал доктор, как он это сказал, что я делал потом. Я бы должен помнить все, но у меня остались лишь отрывочные воспоминания о тех пустых часах.
Ее родители прилетели к нам на рождение внука. Ребенок уже умер, когда они прибыли. Они сидели в комнате ожидания, в горе и смятении. Я жалел о том, что они приехали. Отец Сары был омерзителен, а мать безобидна, она не сделала ничего, чтобы заслужить мою ненависть. Ради нее я старался держать их в курсе дел. Периодически я выходил к ним, чтобы сообщить новости. Ничего не менялось. Состояние Сары ухудшалось, а потом она умерла. В какой-то момент, после шести или семи часов дежурства у постели умирающей, я вышел из палаты с намерением купить леденцов или воды в автомате, который я видел поблизости. Я не понимал, что делаю и куда иду. Я просто шел. Когда я вернулся в палату с помощью больничного волонтера (я забыл, за чем шел), преподобный Берд, отец Сары, стоял над ней. В палате было темно, он выключил свет. В руках он держал молитвенник и читал его вслух нараспев. Не знаю, что он распевал, хотя впоследствии мне сказали, что он проводил ритуал соборования умирающей. Я знал, что если Сара очнется, услышит и увидит его в темноте, она очень испугается. Она бы не хотела, чтобы он был там и читал молитвы. Я разъярился и велел ему выйти. Он увидел мою ярость и мудро решил не сопротивляться.