Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
— Извиняюсь, что помешал вам, господа, но что поделаешь? Я только исполняю закон.
Павел Николаевич, желая ободрить струсившую публику, пошутил:
— Да, вы нам помешали: мы только что вызвали дух фараона, устроившего избиение младенцев, и вдруг… появились вы…
Все, не исключая пристава, засмеялись, а пристав решил не составлять протокола.
«Быстро летят годы под старость. В далеком детстве казался бесконечным каждый день жизни, теперь и года не заметишь», — часто думала Анна Михайловна, озирая любовно-тревожным взором детей своих. Павел располнел, на затылке лысинка появилась… (Как рано теперь люди лысеть стали!) Отцом семейства сделался; двое: Пете уже скоро девять, а Наташе… Сколько же Наташе? Господи, да ведь уже скоро восемь исполнится! И не заметила, как бабушкой сделалась. Ну, Павел Николаевич теперь прочно встал на ноги, и никто уже не собьет его с дороги. А вот Митя с Гришей… Ох, болит сердце!.. Дмитрию несдобровать. Испортили: набили голову этой правдой да справедливостью… Вот
75
Подразумевается отрицание Толстым смертной казни, которую писатель считал формой убийства намного хуже, чем просто убийство из-за страсти или по другим личным поводам. Во многих своих статьях Толстой рассуждал о том, может ли существовать «узаконенное» право на убийство, и приходил к выводу, что такое право несовместимо с моралью и разумом.
Анна Михайловна засмеялась: вспомнила, что на свечке, которая ставится Грише на ночь, вчера клопа нашла: видно, спросонья забыл новую правду и посадил клопа под огонь! Ну да Бог с ним! Только не лез бы к этим, извергам,куда тянется Дмитрий…
Мать угадала. Гриша попал в плен к Льву Толстому давно уже. Вскоре после убийства царя. Мягкая, религиозно-мистическая душа мальчика содрогнулась тогда от этого злодеяния, и никакие доводы брата и его друга Саши Ульянова не могли победить его инстинктивного отвращения к убийству. Переспорить их он не мог, — потому что не находил нужных слов, но и, загнанный в логический тупик учениками Еропкина, он не соглашался… И какую же радость он обрел, когда в его руки попало нелегально воспроизведенное и во множестве распространенное вскоре после цареубийства «Письмо графа Льва Толстого к Императору Александру III» [76] ! Тут так ясно, так спокойно и так понятно сказано все, что сам он чувствовал, но не умел сказать словами! «Убийством нельзя бороться с убийством: этим только порождается злоба, ненависть и жажда мести… Надо было простить, как велел Христос… Мы не имеем нравственного права отнимать жизнь, дарованную Богом. Господи, если бы ты вразумил царя простить несчастных! Как бы я полюбил тебя, русский царь!..»
76
В марте 1881 г. Л. Н. Толстой обратился в письме к вступившему на престол Александру III, призывая царя «отдать добром на зло» и помиловать революционеров, совершивших покушение на его отца. Однако участники покушения на Александра II были казнены.
Быть может, это самое письмо Льва Толстого, прочитанное в нужный момент и распространенное революционерами совершенно с иным расчетом, и было тем решительным толчком, который заставил мальчика искать другой дороги к «правде Божией». Прочитав уже студентом только что вышедшую статью Льва Толстого «В чем моя вера» [77] , Григорий провел много бессонных ночей и решил повидать этого святого учителя жизни. По дороге домой в Никудышевку он это и сделал. Приехал в Никудышевку точно после причастия. Радостная просветленность, как солнце, играла на лице его, и какую-то прекрасную тайну, казалось, он носил в себе в течение всего лета. Ни с кем не хотел делиться своей тайной. Сказал только, что был в Ясной Поляне и видел Льва Толстого.
77
В этом трактате (1884) были изложены основы «толстовства», так было названо оппонентами нравственно-религиозное, идейно-философское учение Л. Толстого, главным постулатом которого являлся тезис о непротивлении злу насилием.
— Говорил с ним?
— Говорил.
— Ну и что же?
— Больше ничего…
— Врешь! Будет он разговаривать с первым встречным!
— Я не первый и не последний встречный…
Называли Григория Иосифом Прекрасным, потом «философом из Никудышевки». Теперь стали называть толстовцем. У Павла Николаевича и Дмитрия это прозвище «толстовец» должно было звучать, если не ругательно, то с укором в чем-то не похвальном для студента мыслящего. Только что появившаяся новая вера с основным догматом «непротивления злу насилием», с рецептом всепобеждающей любви после недавно совершенного террористического
78
Чириков не совсем точен. То, что происходило на страницах русской прессы, было серьезным обсуждением, а не единодушной обструкцией. Против Толстого выступили в первую очередь религиозные деятели (см.: Антоний, иеромон.О нравственном превосходстве православного понимания Евангелия сравнительно с учением Л. Толстого // Церковный вестник. 1888. № 32–37; Остроумов М.Наши новые «философы и богословы» — граф Лев Николаевич Толстой // Вера и Разум. 1885. № 2; 1886. № 2; 1887. № 1). На защиту Толстого поднялось «Русское богатство» и его ведущий критик Л. Е. Оболенский, опубликовавший цикл статей, в который вошли, например, «К вопросу о насилии» (1886. № 5–6); «Мораль и социальные взгляды Л. Толстого. Критический этюд» (1886. № 10); «Русская мыслебоязнь и критика Льва Толстого» (1886. № 8). Так же взвешенно отозвались о трактате Толстого Вл. Соловьев в журнале «Русь» (Заметка по поводу новых христиан «Наши новые христиане» и т. д. К. Леонтьева. М. 1882. № 9) и Л. Слонимский в «Вестнике Европы» (Философия гр. Л. Толстого — 1886. № 4; Новые теории гр. Л. Толстого — 1886. № 8).
— Учение, вытекавшее из рабского положения и терпения русского народа, очень выгодно для всех наших темных сил, — говорил Павел Николаевич, ковыряя спичкою в зубах после ужина, и многозначительно смотрел в сторону Григория. Тот отмалчивался. Только покашливал. А Дмитрий злился и старался побольнее уколоть брата, явно убегающего в «стан праздно болтающих» [79] . Прежде чем встать из-за стола, он выпил залпом стакан вина и произнес по неизвестному адресу:
79
Н. А. Некрасов. «Рыцарь на час» («От ликующих, праздно болтающих, / Обагряющих руки в крови, / Уведи меня в стан погибающих / За великое дело любви»).
— Слякоть! Любовь, любовь…
И довольно красиво продекламировал:
Любовь к нам является облитая кровью С креста, на котором был распят Христос!— Эх вы, фарисеи! — произнес не выдержавший молчания Григорий. — Все еще хватаетесь за Христа! Требуете отмены смертной казни, называете ее позором человечества, а сами казните без суда и следствия!
И Григорий предупредил Дмитрия: выскочил из-за стола первым, нечаянно уронил свой стул и скрылся за дверями столовой.
Наступила долгая и неловкая пауза. Григорий поразил братьев несвойственной его характеру вспышкой. Дмитрий проводил Григория недоумевающим взглядом и потом, ходя по столовой медленными шагами, точно оправдывался:
— Мы вынуждены прибегать к террору, потому что все другие пути у нас отрезаны… Наконец, мы имеем право защиты, право мстить за виселицы той же монетой… Любовь! Милосердие! Вон любвеобильный граф попробовал взывать к милосердию Александра III, а тот и положил на его письме резолюцию: «Немедленно повесить!»
Павел Николаевич как бы очутился между двух огней. Он не мог пристать ни туда, ни сюда. Вздохнул и лениво произнес:
— Ну что же отсюда следует? Только одно: царь поступил нехорошо и, главное, неполитично, невеликодушно. Никто не сомневался, что он может повесить кого угодно и когда угодно. Григорий упускает только из виду, что никакое прекрасное государство немыслимо без употребления насилия. Если отнять у власти это право, общество превратится в толпу, в стадо баранов…
— Я с этим совершенно не согласен! — оборвал брата Дмитрий. — Современное буржуазное общество без насилия, конечно, развалится, но в новом, социалистическом, будет полная гармония интересов, прав и обязанностей, и потому не будет ни преступлений, ни наказаний и не потребуется поэтому никакого насилия…
Павел Николаевич сладко зевнул и лениво протянул:
— Ну, брат, это такая же «маниловщина», только под другим соусом: у Григория — под соусом любви и братства, а у тебя под соусом равенства!
Появилась мать со свечою и тревожно спросила Павла Николаевича:
— А не забыл ты послать нарочного за ветеринаром?
Павел Николаевич испустил неопределенный звук досады и раздраженно ответил:
— Забыл! Почему никто не напомнил мне до сих пор? Не могу же я все время думать о больной кобыле?!
— Тебе докладывали три раза… А сейчас пришла кухарка и говорит, что кучер плачет… Такая лошадь! Ничего вам не жалко…
Как-то странно, насмешливо прозвучала эта печальная новость о подыхающей кобыле, над которой кучер проливает слезы.
— Накормил, идиот, сырым клевером, а теперь плачет! Не ему, а мне приходится плакать! — еще раздраженнее сказал Павел Николаевич.
Мать насмешливо посмотрела на братьев и, махнув рукой, уходя сказала:
— Ну, и скажите ему спасибо! Вам некогда, так он за вас и плачет!