Отчий дом. Семейная хроника
Шрифт:
— Не были вот эти здесь в гостях? Припомните! Присмотритесь!
— А как их запомнишь? Они все на одно лицо!
Мужики и бабы были в ужасе и думали только об одном: как бы не припутали к этим господским делам! Замают допросами! Всех больше боялся Никита, и когда до него дошла очередь и прокурор, лениво позевывая, произнес заученную фразу с предупреждением говорить правду и с угрозою закона за лживое показание, — Никита грохнулся в ноги:
— Как перед Богом, так и перед вами, господа начальники… Что было — то было…
И,
Не отпирайся, барин!.. Того… Было! Было! Я тогда под окошком стоял…. Что касаемое тебя, ты злодейства не того… И вот тоже… как перед Богом, скажу… Вот крест! Братец твой Гришенька этих злодейств тоже того… Оба вы так прямо будем говорить, не того то есть. А Митрий Миколаевич, он одобрял, что царя Ляксандра-ослобонителя прикончили…
Павел Николаевич пожал плечами и сказал совершенно спокойно:
— Возможно, что этот дурак слышал какой-нибудь принципиальный спор, какие ведет молодежь, и ничего не понял…
— Как же ты, барин, отпираешься! Припомни-ка: ты братца-то Митрия Миколаевича тогда Христом пристыдил, а братец Гришенька очень даже рассердились…
— Значит, Павел Николаевич и Григорий Николаевич осуждали злодеяние? — громко переспросил прокурор.
— Правильно! — радостно выкрикнул Никита, отирая рукавом рубахи градом катившийся со лба пот.
— Ну а Дмитрий Николаевич? — спросил полковник.
— Тот соглашался… Так, байт, им, царям, и следует… Того значит… Приканчивать их то есть.
Бесконечно долго писали протокол обыска и допроса. Понятые истомились и сонно моргали глазами, ничего уже не понимая. Когда протокол был им прочитан и прокурор спросил:
— Так? Подтверждаете?
— Согласны! Все правильно! — хрипло в три голоса откликнулись очнувшиеся от дремы понятые.
— Господа понятые, вы свободны. Можете уходить!
Шумно и радостно двинулись понятые и вся толкавшаяся в передней дворня вон из барского дома, где царствовал теперь хаос, как выражался Павел Николаевич, неприятельского нашествия. Как бы то ни было, а Павел Николаевич чувствовал себя до некоторой степени победителем, блестяще отразившим нападение. Если бы не дурак Никита, полезший со своим покаянием, так и все было бы великолепно. Утопил, дурак, Дмитрия! Оставалась еще одна мучительная загадка: братья арестованы, но в чем и насколько они скомпрометированы в событии на Невском? При допросе это осталось туманным. Арест Гриши давал повод надеяться, что братья в этой истории, как говорится, сбоку припёка: Григорий, как толстовец, не мог принимать участия в этом кровавом предприятии, а тоже арестован…
Было уже утро, когда все кончилось, и на дворе стояла тройка, в которой незваные гости должны были уехать. Унтера запечатывали изъятые бумаги в пакеты. Прокурор тихо совещался с полковником. В чем-то
— Я могу считать себя свободным? — спросил он гордо и независимо.
— Видите ли, в чем дело…
Прокурор виновато и застенчиво объяснил, что временно, до ответа из Петербурга на телеграмму, Павлу Николаевичу придется пожить здесь…
— Домашний арест?
— Это лучшее, что мы в силах для вас сделать. Потрудитесь дать подписку о невыезде из своего имения впредь до распоряжения из Петербурга!
Павел Николаевич попробовал возмутиться: служба и ее обязанности требуют его пребывания в городе. Он никуда не убежит, потому что нет к тому никаких поводов. Но в дверях показалась истомленная и раздраженная Елена Владимировна и, игнорируя полковника и прокурора, громко сказала мужу:
— Да выдай ты, ради Бога, эту подписку! Пусть только поскорее… Я больше не могу выносить этого глумления!
Полковник обиделся:
— Если вашей супруге наша любезность кажется глумлением, то домашний арест можно заменить тюремным замком…
Прокурор успокоил полковника, а Павел Николаевич помог в этом прокурору:
— Нервозное состояние… Не спала всю ночь… Прошу в кабинет — закусить на дорожку чем Бог послал. После трудов праведных.
Полковник поблагодарил, найдя нетактичным принять эту любезность при исполнении служебных обязанностей, а прокурор соблазнился: на минуту юркнул в кабинет и, торопливо хлопнув подряд две рюмки водки, закусывая на ходу, пошел в переднюю. Павел Николаевич провожал. Полковник при нем дал инструкцию оставляемому унтер-офицеру: он должен неотлучно находиться при доме и немедленно донести курьером, если Павел Николаевич куда-нибудь выедет.
— А что касается продовольствия, будешь получать его из кухни.
— Слушаюсь.
Уехали. Старший унтер расположился в передней под лестницей, в комнате лакея Фомы Алексеича, который кормил его потом обедом и ужином, поил чаем и кофеем. Спрашивал даже:
— А, может, водочки, ваше благородие, выпьете?
Бабы, подоткнувшись, мыли в доме полы, топили печи. Елена Владимировна дезинфицировала воздух сосновой эссенцией. Получившие свободу дети вихрем носились по комнатам и кричали, как вылетевшие из клетки птицы.
— Папочка! Ведь это враки, что дядя Митя с дядей Гришей убили царя и за это их казнят?
— Кто набивает ваши головы этими глупостями?
— Мы в кухне слышали… Мужик говорил.
Дети очень заинтересовались жандармом под лестницей:
— Ты всегда будешь жить у нас? А сказки умеешь рассказывать?
Прислуга точно конфузилась господ: не смотрела им в глаза, и казалось, что прятала от них что-то новое, что засело в их души после этой страшной и непонятной ночи. Только жандарм чувствовал себя как дома, часто исполняя обязанности Фомы Алексеича.