Отчий дом
Шрифт:
– Доброе утро, Милочка! Не холодно Вам?
– Ой! Серафима Григорьевна! Доброе! – девушка встрепенулась.
– Ничего страшного, я не скажу отцу, Вы, главное, не дразните его сигаретами.
– Что Вы, он уже почти бросил! – тонкая рука в чёрной кожаной перчатке постучала по мундштуку, отчего сизое облачко пепла мягко опустилось в стеклянную пепельницу.
– Он всё время почти здоров, почти спокоен, почти счастлив. – Серафима улыбнулась, она не хотела начинать это утро с сентиментальных ноток.
– С ним всё хорошо? Не просыпался ночью?
– Спал как ребёнок. До сих пор страшно от того, что могло бы произойти… – Руки обняли плечи, и маленький подбородок спрятался в ключицах.
– Не можете себе представить, как было страшно мне… Но я не сомневалась в том, что он справится! Он всегда был сильным.
– Всегда? – Серафима подняла взгляд. – А Вы давно его знаете?
– Нет, нет, он рассказывал мне о своей молодости. – Мундштук
В ответ женщина тяжело вздохнула и вернула глаза к запотевшему окну.
– Не знаю… – выдержав паузу, отозвалась Серафима. – Бог даёт нам силы всегда. Жаль, что отец не всегда это хочет понимать за счёт своего строптивого характера.
– А можно Вас спросить, Серафима Григорьевна? Как там… в храме? Вам нравится? – женщина окинула девушку взглядом, каким обычно смотрят на несмышлёных и смешных в их естестве детей.
– Как мне может не нравиться жить в храме Господа Бога, милая? В нём каждому найдётся место. Начиная свой день с молитв, ты начинаешь новую страничку жизни, очищая свои мысли, и новый день не похож на предыдущий. Мирская жизнь лишена такого покоя и веры – в ней много испытаний для нас, но отказываясь от неё, я не отказываюсь от несения своего креста, я лишь сберегаю свою душу от козней судьбы. Наша матушка очень хорошая и справедливая наставница, все женщины в храме равны между собой и чувствуют поддержку друг от друга, что и очаровывает меня в такой жизни.
– Вы такая смелая… – отозвалась задумчиво девушка. – Я не смогла бы так, я бы не выдержала долго без родных и близких.
– Мила, не дай Бог Вам испытать то, от чего я решилась на такой шаг. А родные всегда должны тебя понять, на то они и родные! Да и нет у нас запрета видеться с ними!.. Как, кстати, Ваша мама? Давно я не слышала от неё вестей.
– Мама? – вдруг очнулась от раздумий собеседница. – Потихоньку на ноги встаёт, брат всегда с ней рядом…
– Вы сегодня дома не ночевали из-за нас с отцом, не хотите позвонить домой? А лучше знаете что, Вы поезжайте к матушке! Я сегодня сама справлюсь!
– Что Вы, Серафима Григорьевна?! Я не оставлю вас одних, вдруг что-то понадобится? Да и уехать я всегда пораньше могу! – залепетала Мила, укутываясь в кардиган, смущённо хлюпая покрасневшим носом.
– Пойдёмте на кухню, ещё одного больного в этом доме не хватало! – женщина обернулась к окну, за которым настырно кипел поставленный чайник, и осторожно толкнула стеклянную дверь, добавив: – И давай перейдём на «ты», Мила. Я ценю всё, что ты делаешь для нас с отцом. – В ответ девушка лишь кивнула, подарив приветливую улыбку, отчего её детские черты лица приобрели оттенок благодарности, но с отпечатком беспокойства в отведённых глазах. Серафима тогда восприняла это как признак человеческого участия – значит, Мила тоже откликается на беду в этом доме, но по-своему. «Это лишь от отсутствия должного опыта», – думала тогда женщина. На кухне они вместе приготовили лёгкий диетический завтрак, и обеспокоенная дочь с подносом в руках поднялась в спальню к отцу, смиренно ожидая, когда мужчина проснётся, чтобы сразу же извиниться перед ним за произошедшее накануне и справиться о его самочувствии. Серафима отлучилась лишь на несколько минут, чтобы взять пару крючков и бирюзовый клубок, что покоились долгие годы в комнате мамы, женщине захотелось закончить за неё вязаное панно, пейзаж которого они придумали сами: благородный пернатый лебедь со своим семейством на пруду, неподалёку от зеленеющего берега. Устроившись в кресле, поближе к окну, Серафима изучила кончиками пальцев уже готовый образ берега с высокой нежно-зелёной осокой – самый сложный по цветовой гамме и мастерству в изделии. Женщина инстинктивно закрыла глаза и увидела перед собой удивительную раскадровку своей прошлой жизни: вот мама, сидящая в гостиной, вот она – смешная девочка с любопытными и внимательными глазами, вот мамины руки с тонкими музыкальными пальцами, увлечённые в игривый вальс с блестящими палочками – крючками, её движения плавны и отточены, хотя взгляд очень серьёзен и задумчив, отчего девочке страшно нарушать сие таинство своими глупыми расспросами. И тут звучит голос мамы, вкрадчиво и нежно, словно звук утренней капели по весне: «Сядь поближе, мне нужна помощь твоих маленьких ручек, иначе никак! Возьми вот этот клубочек у моих ног и раскатай его немного… Вот та-ак… Теперь присаживайся на подлокотник. Нет, нет, только не загораживай нам свет… Правильно. А теперь смотри, как появляется пышный куст осоки, в котором спрятался ветер…» Завороженные девичьи глаза с упоением смотрели на маленькое волшебство: кончики пальцев проворно управлялись с изогнутым крючком, который податливо набирал нить, отпуская её, уже уплотнённую, в причудливый узор. «Хочешь, научу?» – заискивающим голосом спрашивала Вера Николаевна и слышала в ответ неподдельную восторженность кивающей девочки. Сейчас, вот уже спустя долгие годы, Серафима с теплотой вспоминала это чудное время,
– Сейчас, сейчас, папа, вот вода… выпей… – трясущиеся пухлые руки не сразу обхватили тяжёлый стакан. – Тебе уже лучше? Ничего не болит?
– А?.. – мужчина прижал руку к груди и осмотрелся, будто в полусне. – Фима, ты здесь, моя хорошая? – наконец судорожно выдохнул он.
– Да, я с тобой. – Она поцеловала его руку в подтверждение сказанного. – А ты со мной? Не оставишь меня больше?
– Куда уж я денусь, старый баловень?! Я с тобой ещё не побыл как следует!
– Вот и хорошо, будем тебя на ноги поднимать всем женским коллективом! – подхватила дочь весёлый настрой отца.
– Даа… – протянул мужчина и с непривычным оттенком беспомощности и беспокойства в глазах взглянул на Серафиму. – А Мила, как она там?.. Не трудно ли справляться с таким большим хозяйством?
– Знаешь, на удивление вовсе нет… Энергичная такая, живая, всегда то там, то здесь, только рыжим хвостиком на голове успевает вилять… Смешная, конечно, но хозяйка неплохая, – задумчиво произнесла женщина и заметила, как отец будто бы вздохнул с облегчением. – Переживаешь?
– Как не переживать за свой женский коллектив? – Веер глубоких морщин в уголках глаз мгновенно сомкнулся, потемневшие губы растянулись в тёплой улыбке.
– Папа… Прости меня, я не хотела расстраивать и доводить всё до такого… – еле слышно проговорила Серафима, роняя взор на пушистый ковёр.
– Как я могу обижаться, милая? Ты вернулась, посвящаешь сейчас всё своё время мне, я должен тебя благодарить… Оставь это всё, это пустое. – Руки отца обхватили ладонь дочери и примиряющее сжали.
– Я хочу, чтобы ты знал, что я раскаиваюсь в своих словах, и обещаю, что не буду отныне тратить наше время попусту. – Ресницы вспорхнули, оголив ясный и любящий взгляд.
– Будем считать, что на этом договорились, хорошо? – Женщина кивнула, и ответные улыбки закрепили семейный договор окончательно. Сердце Серафимы немного успокоилось на этом, но чувства недосказанности и вины всё ещё тлели на потушенном костре недавнего волнения и угрызений совести. Женщина ясно понимала, что покой – ещё не якорь, а примирение – ещё не полный штиль, и корабль, отплывший уже давно от причала, не сможет достичь обетованной земли, если совместно не укрепить его палубу и не задобрить море достойными жертвами. Разговор будет продолжен в любом случае, она готовила себя к нему вот уже пятнадцать лет, оставалось подготовить к нему отца, утихомирить свои чувства и унаследованный пылкий нрав в груди. Дабы отвлечься от тяжёлых мыслей и найти приют ожиданиям, Серафима с упоением рассказывала Григорию Петровичу о своём сне, который осчастливила своим приходом мама, показывала панно, уже тронутое её рукой, и надрывно, почти плача, вновь и вновь просила прощения, вновь и вновь получая укоризненные взгляды отца, который простил её сердцем, ещё не приходя в сознание. Долгожданной ноты смирения в разговоре они достигли лишь тогда, когда Серафима позволила отцу вспомнить о её прошлом, в котором она была ещё подростком, но послушным, воспитанным и подающим надежды.
– Никогда не забуду твои глаза, когда ты впервые села на лошадь! – с горящим и смеющимся взглядом говорил мужчина. – Это просто было что-то! Такой восторженный и непоколебимый взгляд, будто бы ты не вылезала из седла с малых лет! Ха-ха… Сколько тебе было?.. Восемь, точно! Так вот, я Мише ещё говорю, мол, она у меня хоть и не боязливая, но может и забрыкаться в ответ – мало не покажется! Лошадь ей давай под стать, не рискуй! И дали тебе лошадь буланой масти, такая золотистая, с чёрной длиннющей гривой, красавица статная, ну по-другому не назовёшь! А жизни в ней сколько было, глаза добрые, но горят, будто сейчас смотрит жеребёнком, а потом как рванёт с места, только гривой мотнёт, и всё – ищи-свищи! Боялся, конечно, отпускать тебя, но ты меня успокаивала, что-то лепетала, а сама уже в седле… Прирождённая наездница и лошадей с детства полюбила… Моя заслуга! – мужчина гордо поджал губы и с нескрываемой надеждой спросил: – Вернулась бы сейчас? Хоть кружок один сделать?..