Отчий дом
Шрифт:
— Какие восстания? — спросил он, чувствуя себя так, будто вернулся навязчивый сон, и волны не дают ему разглядеть берег.
— Разве тебе ничего не известно?
— Нет… Нам ничего не говорили об этом…
— Позволь, о восстаниях писали даже либеральные газеты.
— Я не читаю либеральных газет. Впрочем, вернее сказать, никаких не читаю. Все врут одинаково.
Лена рассказала ему, что минувшим летом солдаты двух туркестанских саперных батальонов, расположенных в лагере близ Ташкента, выступили с протестом против чрезвычайно
— Весь двенадцатый год отмечен восстаниями, — продолжала Лена. — Весной, после Ленского расстрела, моряки крейсера «Рюрик» и линкора «Цесаревич» начали подготовку к захвату Свеаборгской и Кронштадтской крепостей, но петербургской охранке удалось переловить всех организаторов восстания. И вот совсем недавно, в октябре, казнены три севастопольских моряка, подстрекавших к восстанию команду броненосца «Златоуст». Рабочие Петербурга, Риги и Москвы ответили массовыми стачками.
«Не странно ли, — думал Данила Георгиевич, — жена моя, вчера еще девочка, видит и знает все, будто смотрит на огромную Россию с высоченной колокольни, а я — „опора и защита Отечества“ — слеп, как кутенок…»
Им всегда твердили, будто бунтуют лишь студенты и мастеровые, и дело только за тем, чтобы выловить подстрекателей. Но лет семь тому назад восстал «Князь Потемкин» и почудилось Даниле Георгиевичу: молния сверкнула в темной русской ночи да так потянуло грозою, что с той поры жил он все время в ожидании грома.
И вот они — первые раскаты: флот и армию лихорадят восстания, стачки рабочих, как пламя, перекидываются из одного города в другой, а мужики уже много лет жгут помещичьи усадьбы… Боже, как непонятна стала Россия!..
Лена поняла состояние мужа. Она подошла к нему и, обняв его, мягко, с заботливой серьезностью поглядела в глаза.
— Я давно собиралась сказать тебе, Данила… Ты помогаешь нам. Мы верим тебе. И я была бы счастлива, если бы…
— …Мы оба были на одном берегу?
— Да!
Он опустил голову, долго молчал, потом заговорил с тревожной задумчивостью:
— Трудно мне, Лена, неслыханно трудно. Пойми меня правильно. Детство свое провел я в корпусе. Затем — Михайловское училище. Правда, я был последним среди дворянских сынков, многие и поныне глядят на меня как на примазавшегося…
В дверь постучались. Лена переглянулась с Данилой: никого не ждали. В гостиной, у стола с раскинутыми картами замерли четыре подпольщика.
Лена подошла к дверям, спросила с игривой певучестью:
— Кто там?
— Поручик Гайдаренко здесь живет? — ответил мужской голос вопросом. Это не было отзывом по паролю.
Лена скрестила на груди руки, сдерживая забивший ее нервный озноб.
— Да. А вы по какому делу?
— Скажите, какая
Данила Георгиевич прислушался и вдруг сорвался с места, закричал на бегу, как безумный:
— Петька! Двухвихровый!
Ключ плохо слушался пальцев, Наконец дверь отворилась и в прихожей выросла фигура Петра Николаевича. Данила сжимал друга в объятьях.
— Осторожней, помнешь парадную форму, — смеялся Нестеров. — Леночка! Здравствуйте! И как же это вы меня не узнали?
«Боже, как вы нас напугали!» — хотела она воскликнуть, но, улыбнувшись, тихо ответила:
— Вы возмужали и в голосе появились нотки, которых я прежде не слышала.
Петр Николаевич посмотрел на ее бледное, напряженное лицо и с необыкновенной ясностью понял, что своим приходом причинил Лене немалое беспокойство.
— Простите, Леночка, — сказал он, — я очень тороплюсь. Мы еще увидимся. Я теперь назначен, сюда, в Киевскую авиароту.
Лене было невыразимо жаль, что лучший друг ее мужа, друг, с которым они давно не видались, едва перешагнув порог их квартиры, уже торопится прощаться. Но удерживать его не стала: как бы хорошо она не знала Петра Николаевича, нельзя рисковать безопасностью членов подпольного комитета.
Данила вышел проводить Нестерова. Они медленно шли по улицам ночного Киева. В небе роилось множество звезд и Млечный Путь или, как здесь его называли, Чумацкий шлях вел их за собой в неведомую даль…
Петр Николаевич рассказывал о Варшаве, о новых формах полетов, которые он ищет, о мертвой петле…
— Я непременно осуществлю ее, Данила. И здесь, в Киеве!
— Счастливый ты человек! — воскликнул Данила Георгиевич. — Ты увлечен интересным делом и идешь по ровному пути.
— По ровному пути… — повторил Нестеров и засмеялся. — Да предо мною тысячи преград и колючек!
— Я не имею в виду препятствия. Я говорю о выборе пути, пусть самого трудного…
Петр Николаевич помолчал, снова вернувшись мыслью к странной встрече его на квартире Данилы Георгиевича, к настороженно-тревожному лицу Лены, к виновато-растерянному виду Данилы.
— Тебе очень трудно? — спросил он после долгой паузы.
— Очень… — ответил Данила и больше не проронил ни слова.
«Что же мне ему посоветовать? — думал Петр Николаевич. — Пожалуй, он на распутьи. И тот, второй путь, наверно, потруднее моего…»
Петр Николаевич приехал в Киев вместе с Наденькой и детьми. В Гатчине он успел договориться с начальником школы о переводе в Третью авиационную роту своего друга Нелидова.
Теперь, когда улеглась двухдневная суета по устройству семьи и Наденька горячо взялась за уборку очень понравившейся ей квартиры с широченными окнами, в которые золотыми потоками лилось солнце, Петр Николаевич надел парадный мундир, прицепил кортик и пошел представляться командиру роты.