Отчий дом
Шрифт:
Шиуков сыпал именами и особенно часто называл Жуковского, Блерио, братьев Райт.
«Человек хороший, но увлечение автоматами приняло у него характер заболевания», — подумал Петр Николаевич.
— Недавно все газеты облетело известие, что Ольвир Райт приехал во Францию с вполне безопасным аэропланом, — продолжал Шиуков, обращаясь почему-то только к Нестерову.
Петр Николаевич улыбнулся:
— Я не верю в подобные «чуда», господин Шиуков, хоть и уважаю многих из названных вами людей. Увлечение автоматической устойчивостью доходит до курьезов.
— Лебедь и щука! — засмеялся Вачнадзе. — Только рака не хватает.
— Важно добиться неопрокидываемости аэроплана, — заметил Шиуков.
— А я считаю, что важно не бояться опрокидываемости, а научиться выводить аппарат из любого положения. Не в автоматах, а в человеке, в летчике решения искать надобно!
Они проспорили долго. И вдруг, к удивлению офицеров, обнялись и, отойдя в сторонку, начали мирно беседовать. Петр Николаевич впервые встретил конструктора аэропланов и теперь засыпал его вопросами.
— Вы мечтаете о конструкторской деятельности? — спросил Шиуков.
— Да! Я давно работаю над проектом своего аэроплана… Для всех нас, летчиков, главную опасность представляет не столько полет, как взлет и спуск. Вот я и хочу достигнуть возможности спуска на самой незначительной площадке. В последнюю минуту мой аппарат будет замедлять полет отгибанием крыльев, как это делают птицы.
— А я сейчас занят мыслью… Ну, да вам можно сказать! Я хочу установить на верхнее крыло аэроплана… пулемет!
Петр Николаевич с проникновением поглядел в темные глаза Шиукова:
— Как странно, что вы — гражданский человек, мечтаете о вооружении самолета. А я, кадровый офицер, стремлюсь дать дешевую, общедоступную машину простым людям, нечто вроде небесного велосипеда…
Нестеров задумался. В это время Шиукова вызвали в штаб: на его имя пришла телеграмма из Тифлиса. Петр Николаевич провожал глазами Шиукова в глубокой задумчивости. «Вот прилетел человек… Горячий, ершистый, уверенный в своей правоте… И снова меня окружают сомнения… Не переоцениваю ли я способности летчика вообще и свои в частности? Может быть, конструкторская мысль создаст такой аэроплан, что полет станет не опасней велосипедной прогулки? Ведь я же сам мечтаю создать нечто вроде велосипеда в небе… Сколько ученых занято автоматической устойчивостью!»
Особенно смущало Нестерова то обстоятельство, что в пользу автоматической устойчивости неоднократно высказывался Николай Егорович Жуковский.
«Надо с ним встретиться. Непременно!..»
Петр Николаевич завел тетрадь, в которую заносил все случаи авиационных катастроф. Вачнадзе и Передков назвали ее «поминальником».
— Чур, Петруша, — хохотал Миша, — только меня с князем Жорой, при случае, не заноси в поминальник.
— Впрочем, нет, — добавлял Вачнадзе, — запиши примерно, так: «Покойные увлекались стихами Блока
Нестеров внимательно исследовал каждый случай и все уверенней приходил к выводу: летчики не овладели свободным маневрированием в воздухе. Одни гибли от растерянности при резком порыве ветра, другие — вследствие «инстинктивного», а по-существу, неграмотного управления.
Надо рассеять трагическую дымку, окутывающую авиаторов. Иные летчики уже примирились со своею участью, прожигают жизнь в ресторанах и барах, ведут себя «сверхчеловеками», демонами смерти.
Петр Николаевич, исполняя обязанности командира отряда, сказал однажды штабс-капитану Самойло, после скандала, учиненного им на Крещатике, в ресторане:
— Если я еще раз услышу о подобных проделках, я подам рапорт подполковнику Борескову об отчислении вас из отряда.
— Как? Разве командир роты не капитан Линно? — спросил Самойло, будто его больше всего занимал этот вопрос.
— Линно только временно замещает подполковника Борескова.
Хитрость Самойло удалась: Нестерова смутила невозмутимость штабс-капитана. Но за глаза Самойло жаловался летчикам:
— Отчитывает, как юнкера. А я старше его по чину. И летать у меня научился!
— Дело не в том, от кого ты родился, а с кем ты пасешься! — отвечал ему Вачнадзе. — Гляди, как бы царица Тамара не кончила пировать!
— То-то и оно… — суеверно вздыхал Самойло…
Есипов уехал в Петербург за новыми аэропланами, и Петр Николаевич, оставшись за командира отряда, теперь ежедневно тренировался в поворотах с кренами. Чем меньше был радиус виража, тем круче приходилось делать крен.
Он вновь и вновь убеждался в правильности своего открытия: при крене, превышающем сорок пять градусов, рули меняются ролями. Сколько летчиков, не знающих этого, гибнет при крутых кренах, вызванных порывами ветра!
Он выявлял эффективность хвостового оперения в новой обстановке, записывал свои наблюдения, анализировал направления воздушных потоков, обдувавших аэроплан.
Несколько недель допоздна сидел Петр Николаевич, запершись в своем кабинете. Наденька стучалась в дверь сначала тихо, потом настойчивей и, наконец, выйдя из себя, барабанила кулаками так, что Петр Николаевич отпирал, бормоча:
— Вот наказание божие! Не даешь сосредоточиться…
— Будет! Второй час ночи! — решительно говорила она и бережно, однако, складывала листки, густо исписанные мелким почерком мужа.
В один из таких вечеров, прежде, чем Наденька догадалась постучаться, Петр Николаевич вышел с одухотворенным, очень взволнованным лицом. В руках он держал тоненькую папку.
— Закончил реферат, Дина! — объявил он мягким голосом и раскрыл папку.
Наденька прочла:
«О взаимодействии рулей глубины и направления при значительных углах крена самолета».
— Сыграем «лебедят», Диночка? — спросил он.
Наденька улыбнулась: всегда, когда он чем-нибудь особенно доволен, просит сыграть «лебедят».