Отчизны внемлем призыванье...
Шрифт:
Если бы нам даже дали детей в тюрьму, все же не было бы возможности их там поместить: одна маленькая комната, сырая и темная и такая холодная, что мы все мерзнем в теплых сапогах, и ватных капотах и колпаках… я сообщаю это тебе потому, что я не могу выносить, что тебя под старость этак обманывают» [340] .
И заканчивает Муравьева письмо замечанием: «Извести меня, дорогой батюшка, получишь ли ты это письмо от 1 октября, чтобы я знала, разрешено ли мне сообщать правду» [341] .
340
И. Д. Якушкин. Записки, статьи, письма. М., АН СССР, 1951, стр. 248–249.
341
Там же, стр. 249.
Вызов жандармам-цензорам, негодование против лицемерия и ханжества звучат в безыскусной и горькой вести из Сибири.
В «Записках о Пушкине» его друга по
«Я осужден: 1828 год, 5 генваря, привезли меня из Шлиссельбурга в Читу, где я соединился, наконец, с товарищами моего изгнания и заточения, прежде меня прибывшими в тамошний острог… В самый день моего приезда в Читу призывает меня к частоколу А. Г. Муравьева и отдает листок бумаги, на котором неизвестною рукой написано было: „Мой первый друг, мой друг бесценный…“ Увы, я не мог даже пожать руку той женщине, которая так радостно спешила утешить меня воспоминанием друга; но она поняла мое чувство без всякого внешнего проявления, нужного, может быть, другим людям и при других обстоятельствах: а Пушкину, верно, тогда не раз икнулось… Наскоро, через частокол Александра Григорьевна проговорила мне, что получила этот листок от одного своего знакомого перед самым отъездом из Петербурга, хранила его до свидания со мной и рада, что могла, наконец, исполнить порученное поэтом» [342] .
342
И. И. Пущин. Записки о Пушкине и письма. М., ГИХЛ, 1956, стр. 84–85.
И. Д. Якушкин посвятил памяти Муравьевой проникновенные страницы своих мемуаров. «Довести до сведения Александры Григорьевны о каком-нибудь нуждающемся, было всякий раз оказать ей услугу и можно было остаться уверенным, что нуждающийся будет ею успокоен» [343] . «Она была воплощенная любовь и каждый звук ее голоса был обворожителен» [344] , — писал Якушкин. Основной чертой ее характера было, по мнению декабриста, не самоотвержение даже, а самозабвение.
343
И. Д. Якушкин. Записки, статьи, письма. М., АН СССР, 1951, стр. 168.
344
Там же, стр. 169.
В зарисовках Бибиковой «Из семейной хроники» сообщается: «Ей (А. Муравьевой. — Н. Р.) принадлежит мысль построить больницу в Чите, и она же выписала из Москвы аптеку и хирургические инструменты» [345] .
Подтверждение тому мы находим во многих свидетельствах современников.
Умерла Александра Григорьевна Муравьева 22 ноября 1832 года в Петровском Заводе, где находился в заключении ее муж, умерла 28 лет.
«Легко представить себе, — вспоминал декабрист Н. В. Басаргин, — как должна была поразить нас всех ее преждевременная кончина. Мы все без исключения любили ее, как милую, добрую, образованную женщину, и удивлялись ее высоким нравственным качествам: твердости ее характера, ее самоотверженности, ее безропотному исполнению своих обязанностей. Бедный супруг ее был неутешен» [346] .
345
«Исторический вестник», 1916, № 11, стр. 416.
346
Записки Н. В. Басаргина. Пг., «Огни», 1917, стр. 170.
«Кончина ее, — рассказывает И. Д. Якушкин, — произвела сильное впечатление не только на нас, но и во всем Петровском и даже в казарме, в которой жили каторжные. Из Петербурга, когда узнали там о кончине Муравьевой, пришло повеление, чтобы жены государственных преступников не жили в казематах и чтобы их мужья отпускались ежедневно к ним на свидание» [347] .
Муравьева самой своей болезнью и смертью завоевала какие-то права для других.
«Она умерла на своем посту, — кратко заметит позднее в записках М. Н. Волконская, — и эта смерть повергла нас в глубокое уныние и горе» [348] .
347
И. Д. Якушкин. Записки, статьи, письма. М., АН СССР, 1951, стр. 134–135.
348
М. Н. Волконская. Записки. Спб., «Прометей», 1910, стр. 97.
Декабристы хоронили Александру Григорьевну в Петровском, близ тюрьмы. Николай Бестужев сам выполнил деревянный и свинцовый гроб, над могилой соорудили часовню.
«Если бы Вам случилось приехать ночью в Петровский Завод, — обращался к сестре покойной Надежде Григорьевне Долгоруковой Якушкин, — то налево от дороги Вы бы увидели огонек, это беспрестанно теплющаяся лампада над дверьми каменной часовни, построенной Никитой Михайловичем и в которой покоится прах Александры Григорьевны» [349] .
349
И. Д. Якушкин.
А сорок лет спустя Н. А Некрасов, воспевший и обессмертивший подвиг одиннадцати жен декабристов, сказал о Муравьевой:
Пленителен образ отважной жены. Явившей душевную силу, И в снежных пустынях суровой страны Сокрывшейся рано в могилу.Так началась публичная оценка деяний…
3 марта 1878 года Л. Н. Толстой встретился с дочерью казненного декабриста К. Ф. Рылеева Анастасией Кондратьевной Пущиной. В письме к жене Лев Николаевич обещал рассказать об этой встрече «много интересного» [350] . Великий писатель работал тогда над романом о декабристах, и его труду предшествовали занятия в архивах III отделения, знакомства с еще живыми участниками событий 14 декабря и теми, кто мог быть волнующим напоминанием о героях 1825 года. В Москве на Малой Дмитровке Толстой посетил С. Н. Бибикову — дочь Никиты Муравьева, в Туле виделся с А. К. Пущиной. За шесть лет до того перед именем дочери повешенного революционера и поэта с уважением склонила голову вся прогрессивная Россия: ценой упорных усилий в 1872 году ей удалось издать сочинения и переписку своего отца. Издание имело успех и спустя два года было повторено. Выход сочинений Рылеев в свет был сопряжен с огромными трудностями. Четырнадцать лет Анастасия Кондратьевна добивалась публикации, и мало кто знал, что среди рукописей поэта, запрещенных в России и отправленных в Лондон, в Вольную русскую типографию Герцена, были и материалы, полученные тайными корреспондентами «Полярной звезды» от дочери декабриста.
350
Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. М., ГИХЛ, 1938, т. 83, стр. 244.
К. Ф. Рылеев. С портрета А. Корина.
А. К. Рылеева-Пущина. Репродукция с фото 1880-х гг.
Когда на рассвете 13 июля 1826 года на кронверке Петропавловской крепости были повешены пять борцов за свободу, Настеньке Рылеевой едва минуло 3 года. Она родилась 23 мая 1823 года, как раз в год вступления отца в Северное общество декабристов.
Перед декабрьским восстанием, готовясь с товарищами к великому гражданскому подвигу, Рылеев писал:
Известно мне: погибель ждет Того, кто первый восстает На утеснителей народа; Судьба меня уж обрекла. Но где, скажи, когда была Без жертв искуплена свобода?В утро казни Кондратий Федорович отправил последнее письмо жене из крепостного каземата. Он просил ее более всего заботиться о воспитании дочери, приказывал сберечь для Настеньки библиотеку. «Прощай! Велят одеваться. Да будет его святая воля» [351] — так заканчивалось предсмертное письмо.
351
К. Ф. Рылеев. Собр. соч. М., Academia, 1934, стр. 520.
Освобождаясь от великих умов России, Николай I пытался возместить родным их смерть своими сребрениками: организованное убийство Пушкина сопровождалось «великодушной» оплатой денежных долгов поэта; повесив Рылеева, царь назначил его дочери пенсию вплоть до совершеннолетия. Анастасия Кондратьевна на казенный счет была принята в Патриотический институт. Тем не менее высочайших пожертвований на существование осиротевшей семьи не хватало, и опекун (Федор Миллер) вынужден был продавать книги из рылеевской библиотеки [352] . «Заботы» охранителей родственников Рылеева простирались столь далеко, что жена и дочь не смели упоминать в частной переписке его имя, а на всей их корреспонденции красовался штамп: «Просмотрено» [353] . Глухие сообщения в письмах о болезни жены поэта, утешения в ее безымянном горе и более поздние свидетельства о том, что Наталья Михайловна отказывалась от высочайших денежных вспомоществований, доказывают, что в семье чтили память погибшего, а царские «милости» встречались с плохо скрываемым отвращением [354] .
352
Письмо Ф. Миллера Н. М. Рылеевой от 15 августа 1827 г. хранится в Государственном Историческом музее. — Отдел изобразительных материалов (ИЗО), необработанный фонд К. Ф. Рылеева, переданный правнуком А. К. Пущиной канд. ист. наук М. Ю. Барановской.
353
Там же.
354
Декабристы. Летописи Государственного литературного музея. М., изд. Государственного литературного музея, 1938, т. 3, кн. 3, стр. 286.