Отцы-основатели. Весь Саймак-1.Пересадочная станция
Шрифт:
Уинслоу не остановился у ящика Фишеров и в облаке пыли вылетел из-за поворота. Подъехав к Инеку, он резко затормозил и выключил двигатель.
— Пусть остынет немного, — сказал он.
Мотор, охлаждаясь, начал пощёлкивать.
— Ты сегодня прямо минута в минуту, — сказал Инек.
— Почты было мало, — ответил Уинслоу. — Проезжал мимо ящиков, даже не останавливаясь.
Он полез в сумку, стоявшую рядом с ним на сиденье, и достал перевязанную бечёвкой пачку для Инека: несколько ежедневных газет и два журнала.
— Ты,
— Да кто же мне напишет? У меня никого не осталось.
— Но сегодня тебе пришло письмо.
Инек, не скрывая удивления, взглянул на пачку корреспонденции и тут только заметил уголок конверта, торчащего между журналами.
— Личное письмо, — добавил Уинслоу, причмокнув губами. — Не деловое. И не реклама.
Инек сунул пачку под руку, рядом с прикладом ружья.
— Наверно, какая-нибудь ерунда.
— А может, и нет, — сказал Уинслоу, и глаза его блеснули. Он достал из кармана трубку, затем извлёк кисет и неторопливо набил её табаком. Мотор всё ещё пощёлкивал. На безоблачном небе сияло солнце. Пышная листва вдоль дороги источала душный едкий запах.
— Я слышал, этот тип, что ищет женьшень, опять вернулся в наши места, — сказал Уинслоу, стараясь, чтобы фраза прозвучала обыденно, но в голосе его всё равно послышались заговорщицкие нотки. — Дня три или четыре его не было.
— Может быть, уезжал продавать женьшень.
— Сдаётся мне, он вовсе не женьшень ищет, — сказал почтальон. — Что-то другое.
— Он уже довольно давно тут…
— Начнём с того, — сказал Уинслоу, — что на женьшень теперь почти нет спроса, но даже если бы и был, так нет самого женьшеня. Вот раньше его хорошо покупали. Китайцы им вроде лечатся. Но сейчас торговли с Китаем почти что нет. Помню, когда я был мальчишкой, мы тоже ходили искать корешки. Они и в ту пору не часто попадались, но всё же попадались…
Уинслоу откинулся на спинку сиденья, сосредоточенно потягивая трубку.
— Странно всё это, — сказал он.
— Я ни разу этого человека не видел, — ответил Инек.
— Бродит по лесам, — продолжал Уинслоу. — Собирает всякие растения. Я одно время думал, он какой-нибудь знахарь или колдун. Травы для разных там снадобий и всё такое. И к Фишерам зачастил, хлещут там это их пойло да всё о чём-то разговаривают. Колдовство сейчас не в почёте, но я в эти вещи верю. На свете полно такого, что наука объяснить не в состоянии. Взять хотя бы дочку Фишера, глухонемую, — так вот она умеет заговаривать бородавки.
— Я тоже слышал, — сказал Инек и подумал: «Не только это. Она ещё умеет лечить бабочек».
Уинслоу наклонился вперёд.
— Чуть не забыл. У меня для тебя ещё кое-что есть.
Он поднял с пола машины коричневый бумажный свёрток и протянул Инеку.
— Не посылка. Это я сам для тебя сделал.
— Да? Спасибо. — Инек взял свёрток из его рук.
— Можешь развернуть, — сказал Уинслоу. —
Инек медлил.
— Стесняешься, что ли? Открывай.
Инек разорвал бумагу и увидел деревянную статуэтку, двенадцати дюймов высотой, изображающую его самого. Светлое, медового цвета дерево сияло на солнце — словно золотистый кристалл. Он шагал, удерживая винтовку под рукой и чуть наклонившись против ветра, морщившего куртку и брюки.
Инек даже дар речи потерял, так его поразила статуэтка.
— Уинс, — сказал он наконец, — я такой красоты в жизни не видывал.
— Я её вырезал из того полешка, что ты дал мне прошлой зимой, — сказал почтальон. — Материал, скажу тебе, отменный, первый раз такой попался. Твёрдое дерево, и почти без волокон. Не колется, не ломается. Режешь по нему, и получается то, что надо. А полируется, считай, само, пока режешь; просто руками потереть, и больше ничего не требуется.
— Ты не представляешь себе, как много это для меня значит.
— За эти годы ты мне много всяких чурбачков надарил. Дерево, какого здесь никто никогда не видел. Всё высочайшего качества и очень красивое. Так что я подумал, пора мне что-то и для тебя сделать.
— Ты и так для меня много делаешь, — сказал Инек. — Возишь из города всё, что ни попрошу…
— Инек, — сказал Уинслоу, — я к тебе очень хорошо отношусь. Не знаю, кто ты, и не собираюсь спрашивать, но, кто бы ты ни был, отношусь я к тебе очень хорошо.
— Я бы рад рассказать тебе, но нельзя.
— Ну и ладно, — сказал Уинслоу, усаживаясь поудобнее за рулём. — Пока мы ладим друг с другом, не так уж и важно знать, кто каждый из нас. Если бы некоторые страны брали пример с таких вот маленьких общин, как наша, — пример того, как жить в согласии, — мир был бы куда лучше.
— А пока в мире не очень-то спокойно, — с серьёзным видом поддержал его Инек.
— Да уж куда там, — ответил почтальон и завёл мотор.
Машина двинулась вниз по холму, волоча за собой шлейф пыли. Инек долго смотрел ей вслед, потом перевёл взгляд на деревянную статуэтку.
Человек, похоже, шёл по гребню холма, открытому ветру, и чуть пригнулся, чтобы выдержать его бешеный напор.
Почему Уинслоу изобразил меня именно так? — недоумевал Инек. — Что он такое разглядел во мне, изобразив шагающим навстречу ветру?
9
Положив винтовку и почту на пыльную траву, Инек снова аккуратно завернул статуэтку. Он поставит её на каминную полку или, ещё лучше, на кофейный столик, что у его любимого кресла, рядом с письменным столом. Хочется, признавался он самому себе немного смущённо, чтобы статуэтка всегда стояла рядом, чтобы можно было смотреть на неё или подержать в руке, когда захочется. Подарок почтальона согревал душу, вызывая у него глубокое радостное чувство. Отчего это, почему он так разволновался?