Отцы
Шрифт:
— Прекрасны героические слова Бебеля, — воскликнул один из профсоюзных секретарей.
— Стало быть, война? — Хардекопф растерянно, точно ища поддержки, обвел окружающих взглядом.
— Разумеется, война, — подтвердил Шенгузен. — Я полагаю, что и Франция ввяжется. Возможно, что и Англия.
— А рабочие? — тихо спросил Хардекопф.
— Да, а мы? — поддержал его Брентен.
— Правление партии, как вам известно, еще не высказалось. Но, когда придет пора, оно свое слово скажет. Надо помнить, впрочем, что мы реальные политики. Мы не строим себе никаких иллюзий насчет окружающего
— Но ведь товарищ Гаазе теперь в Париже, и на одном митинге в пользу мира он…
— Тебе нехорошо, Иоганн? — спросила фрау Хардекопф мужа. — Ты даже позеленел…
— Посмотрим, как будет дальше, — беспечно бросил Шенгузен. — Мы, социал-демократы, привыкли хладнокровно смотреть в глаза самой неприятной правде.
— И все-таки я не понимаю поведения партийного руководства, — сказал Брентен, возвращаясь к прерванному разговору. — Допустимо ли при подобных обстоятельствах так долго хранить молчание? Создается впечатление, будто нас и не существует вовсе, будто с нами можно не считаться…
— Да что с тобой, Иоганн? Тебе плохо?
Хардекопф молча кивнул.
— Ты пойми, — раздраженно крикнул Шенгузен, — мы реальные политики, а война…
— В таком случае, пойдем, — решительно заявила фрау Хардекопф.
— Пойдем! — Иоганн Хардекопф почувствовал усталость, большую усталость.
Они поднялись.
Фрида ушла с родителями, вслед за ними — и Штюрки. Карл Брентен, Отто и Цецилия решили еще посидеть.
На свежем воздухе Хардекопфу стало немножко легче; он расправил грудь и несколько раз глубоко вдохнул в себя прохладный вечерний воздух.
Густав Штюрк, упорно молчавший весь вечер, сказал:
— Где теперь наш Артур? Верно, уж на фронте…
Хардекопф подумал: «Хорошо, что Фриц за границей. До него не доберутся».
— Ты слишком близко принимаешь все к сердцу, Иоганн, — сказала фрау Хардекопф.
А Софи Штюрк жалобно протянула:
— Как это все ужасно!
7
Часу в третьем утра Карл Брентен пришел домой. Воротничок и галстук его были изорваны в клочья, котелок весь измят и рукав пальто оборван. Стараясь, очевидно, вытереть рукой кровь, которая текла у него из носа и рта, он размазал ее по всему лицу и испачкал пальто. Фрида вскрикнула, увидев мужа. На все ее вопросы он отвечал только: «Скоты!..»
— На тебя кто-нибудь напал?
Он саркастически рассмеялся и крикнул:
— Да, напали! Эти… эти скоты!
Она обмыла ему лицо, достала буровскую жидкость и велела прикладывать примочки к вспухшим губам. Пока она хлопотала вокруг него, он повторял:
— Скоты!.. Проклятые скоты!..
Когда Хардекопфы и Штюрки ушли, он даже не очень-то и спорил с Шенгузеном и другими. Да и после того, как ушли Отто с Цецилией, разговор еще носил вполне мирный и сдержанный характер. И хотя Брентен с его антивоенными взглядами был здесь как белая ворона, все шло более или менее гладко. Но когда оркестр заиграл «Германия, Германия превыше всего» и все встали и запели, он демонстративно продолжал сидеть. Националистический гимн в кузнице пролетарского
Он продолжал сидеть.
Послышались угрозы.
Брентен продолжал сидеть. Луи Шенгузен шепнул ему:
— Встань же, Карл!
Брентен продолжал сидеть. И тогда на него обрушился шквал слепой ярости. Кто-то выплеснул ему в лицо полную кружку пива. Какой-то огромный детина хватил его кулаком по голове. Брентен взглянул на Луи Шенгузена. Тот стоял рядом и даже не шелохнулся. Адольф Титцен из союза транспортных рабочих, тот, который постиг в совершенстве тайны американской бухгалтерии, исступленно вопил:
— Так ему и надо! Так ему и надо!
Кто-то крикнул:
— Да оставьте вы его в покое! Позор! Безобразие!
Перед глазами Брентена все поплыло и завертелось: он слышал только сплошной рев, он не различал ни отдельных голосов, ни слов. Он чувствовал удары по голове, по лицу и отчаянно отбивался обеими руками, тыча кулаками направо и налево.
Вероятно, он долго пролежал без сознания на мостовой, после того как его выбросили из ресторана, и очнулся только, когда его кто-то поднял и повел. Карл Брентен слышал, как его спаситель все время бормотал:
— Ну и скоты же! Проклятые скоты!
Эти слова врезались Карлу в память. Он, еще не совсем придя в себя, машинально шагал рядом с незнакомцем. «Да, скоты — и Луи Шенгузен и Адольф Титцен. Все против одного… Из-за шовинистического гимна «Германия превыше…». Скоты!»
Карл Брентен лежал на кровати и послушно прикладывал к распухшим окровавленным губам тряпочки, смоченные в буровской жидкости. Сердце его сжигала ярость и ненависть, в голове рождались самые фантастические планы мести… Избили! Выбросили из Дома профессиональных союзов…
— Уже как будто лучше, — сказала Фрида, приподняв с его губ примочку. — А теперь скажи, как это могло случиться? Такая драка… между солидными мужчинами!
Он только пробормотал, скрежеща зубами:
— Скоты! Проклятые скоты!..
Глава вторая
1
Была война, но жизнь шла своим чередом. В доме Хардекопфа стало еще тише, еще грустнее, печальнее, словно после тяжелой утраты. Редко кто-нибудь заглядывал сюда; только Фрида и Карл время от времени навещали стариков. Прочая родня и знакомые избегали встреч: им будто неловко было смотреть друг другу в глаза.
Была война, но жизнь шла своим чередом. Карл Брентен вел переговоры о продаже магазина, но пока безуспешно, так как не хотел отступать от своей цены — четырех тысяч марок. По вечерам он работал в театре, где по рекомендации Папке получил место старшего костюмера. Густав Штюрк в своей маленькой мастерской подклеивал ножки к столам, слушал щебетание любимой канарейки и думал о своих детях, особенно об Артуре. А старик Иоганн? Он стал еще молчаливее и угрюмее, по-прежнему ходил на верфи, ежедневно работал два, а иногда и три часа сверхурочно: броненосный крейсер «Зейдлиц» должен был сойти со стапелей уже в этом году.