Отцы
Шрифт:
Карл Брентен вздрогнул.
— Экстренный выпуск! Экстренный выпуск!
Брентен обошел прилавок и открыл дверь. На улице собирались толпы людей. В домах раскрывались окна. Высокий грузный человек с рыжеватыми усами пробежал мимо Брентена и взволнованно крикнул жильцам дома, высыпавшим из ближайших ворот:
— Мобилизация!.. Объявлена мобилизация! — Потом сорвал шляпу с головы и крикнул: — Ура! Ура! — Никто, однако, не поддержал его.
«Мобилизация? Мобили-зация? Да ведь это уже почти война? — со страхом подумал Брентен. — Неужели они все-таки… Ну, партия еще сегодня
Люди на улице, видимо, не знали, как им держать себя. Они обменивались взглядами, качали головой, произносили какие-то неопределенные фразы… Мобилизация!..
Мужчины выскакивали на улицу в чем попало, без пиджаков. Брентен крикнул:
— Мы им еще покажем!
— То есть как покажете? — осведомился кто-то из толпы.
— Нельзя допускать войны, — ответил Брентен. — Рабочие, весь народ не допустят войны.
— Вздор, почтеннейший. Война будет, говорю вам, тут уж ничего не поделать ни нам с вами, ни высокочтимому мной рабочему классу. Можете вы предотвратить землетрясение? Нет!
— По-вашему, значит, не защищаться, когда на нас нападают? — завизжала какая-то женщина.
— Уж мы их взгреем, — крикнул стоявший рядом подросток.
Прохожего, которому удалось заполучить экстренный выпуск, окружили, и Брентен протиснулся поближе. Да. «Всеобщая мобилизация по приказу кайзера…»
Со стороны драгунских конюшен доносился неясный многоголосый гул. Брентен прислушивался. Может быть, это начнется стихийно, вырвется, как пламя, из глубин народных масс? Может быть, массы не станут ждать боевого клича партии? Может быть, повсюду сами собой вспыхнут открытые выступления? Множество людей бежали к драгунским конюшням. Но вот Карл Брентен услышал «Стражу на Рейне». Он сильно побледнел. Внутри у него что-то оборвалось, по телу разлилась противная слабость.
По Хольстенплацу строем прошла кучка подростков, сопровождаемая огромной толпой. Подростки вопили «ура», выкрикивали угрозы по адресу Франции. Мужчины, стоявшие возле магазина Брентена, присоединились к шествию.
«Партия!.. — думал Брентен. — Партия!.. Где же воззвание к народу, ему уже давно пора быть!»
Подмастерье из соседней парикмахерской подбежал к Карлу.
— Господин Брентен, вас просят к телефону.
Звонил Папке.
— Ты уже слышал, Карл?
— Слышал.
— Ну, и что скажешь?
— Безумие.
— Как это безумие? Карл, бога ради, опомнись. Ты погубишь себя… Карл, умоляю тебя… Карл, прошу тебя, я… Ты должен считаться со своими друзьями. Ты нас всех погубишь…
— Да что с тобой, что ты там мелешь? — крикнул Брентен.
На другом конце провода послышался вздох облегчения.
— Ох, я так взволновался, так взволновался, знаешь. Ну, значит, все хорошо.
— То есть как это — хорошо? — спросил Брентен. — Ничего хорошего не вижу. Ты знаешь мою точку зрения.
— Значит, ты все-таки… — крикнул Папке. — Карл, нам с тобой необходимо сегодня же повидаться, слышишь? Сегодня же. Как закроешь магазин, приходи к тетушке Лоле. Я буду там, слышишь?
— Да, да.
— Придешь?
— Хорошо, приду.
— Прекрасно, прекрасно. До скорого… Прощай, Карл!
—
Когда Брентен после семи часов вошел в кабачок тетушки Лолы, там царило такое настроение, словно война не только объявлена, но уже и выиграна. Стойку обступили статисты, развязно оравшие и сильно жестикулировавшие. С видом победителей они обнимали проституток и воинственно размахивали пивными кружками. В одном конце зала пели, в другом произносили громовые речи. Брентен протиснулся мимо четырех молодчиков, которые стали в кружок и пели: «Когда француз нахалом стал… Бим-бум-бум-бам… бим-бум-бум-бам…» Папке не видно было нигде. Тетушка Лола заметила Брентена и кивнула; она была слишком занята, чтобы уделить ему внимание. Кто-то запел: «Да здравствует кайзер, властитель народа…»
Нет, Брентен не желал ни минуты оставаться среди этих потерявших рассудок людей, Папке он еще успеет повидать.
Он сел в трамвай и поехал домой. На Генземаркте и дальше на Ратхаузмаркте стояли толпы народа в ожидании новостей. Люди ждали молча… Только время от времени взвивались и падали обрывки националистических песен. И опять Брентен думал и никак не мог понять: где же наконец воззвание к народу с требованием мира? Оно необходимо сейчас же, сию минуту. Рабочие должны выйти на демонстрацию. Прямо с фабрик и заводов… Может быть, Хардекопф знает, что делается.
В эту минуту не только Брентена потянуло к старику Хардекопфу, но и других членов семьи. Только что у него побывали Отто с Цецилией, но они быстро ушли: им хотелось поглядеть, что творится на улицах. Густав Штюрк, суровый, молчаливый, смотрел на друга так, словно хотел сказать: «Теперь ты видишь, кто прав?» Хардекопф же, напротив, делал вид, что настроен бодро. Без устали повторял, что твердо верит в партию. Обратил внимание Штюрка на несколько сообщений, напечатанных в «Гамбургском эхе».
— Видишь, — указывал он, — Гуго Гаазе в Париже… А тут вот погляди: «Промышленные рабочие Рурской области за мир», «Многолюдные митинги за мир в Эссене и Дортмунде…» А вот здесь: «Созыв социал-демократической фракции рейхстага…», «Совещания с руководителями профессиональных союзов…», «Совместное выступление партии и профессиональных союзов».
Карл Брентен ворвался в комнату с криком:
— А что же партия? Почему она молчит?
— Вот и ему не терпится! — воскликнул Хардекопф. — А ты представляешь себе, Карл, как сейчас работают наши товарищи в Берлине? Не беспокойся, охотников воевать сумеют образумить, укажут им на серьезность положения. Завтра соберется фракция рейхстага. И будет принято решение.
— Ей давно следовало бы собраться, — прервал Брентен старика. — Народ уже охвачен настоящим военным психозом. А мы что? Нас, социал-демократов, не слышно и не видно!
Фрау Хардекопф поставила дымящийся кофейник на стол, где уже стояли чашки, молоко, сахар.
— Стало быть, — сказала она, — подкрепитесь, чтобы набраться сил для предстоящей войны.
— И ты туда же, — сказал Хардекопф, шутливо толкнув жену в бок. — Я вам говорю — никакой войны не будет.
В этот самый час германское правительство объявило войну России.