Отдел «Массаракш»
Шрифт:
Но в эту ночь ему приснилось нечто необычное.
Огромное, ярко освещенное помещение. Света столько, что в нем можно потеряться, как в тумане. И отовсюду слышится детский плач. Куда ни поверни голову, куда ни отступи. Никуда не деться.
Затем его позвали.
— Птицелов!
Силуэт Лии мелькнул в световой дымке и канул в никуда.
— Лия!
Дверь вышибли.
А ведь он всегда запирал ее на засов!
Упыри, подумал Птицелов. Своего ружья у него не водилось, для охоты ему каждый раз одалживал Бошку. Поэтому под матрацем Птицелов
Спрыгнул с лежанки, выставил тесак перед собой.
Потом медленно положил тесак на пол, выпрямился. Поднял руки.
Дядька Киту целился в него из двустволки. Кривое лицо мутанта было красно и снова как будто собиралось развалиться на половины.
— Где она, Птицелов?
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Вот здесь он ее ждал! — сказал Бошку, тыча корявым пальцем в траву.
Птицелов наклонился, внимательно осмотрел указанное место, но ничего особенного не заметил, только неглубокие отверстия в земле, вроде тех, что оставляют медведки.
— Не вижу, — пробормотал Птицелов.
— Да вот же, вот! — Бошку присел и стал совать палец в норки медведок. — Его это следы, видишь? На ходулях он, понял?!
— И впрямь, — проговорил Киту. — Ямки через весь пустырь тянутся.
Теперь и Птицелов увидел, что «норок» слишком много. Двумя неровными рядами они огибали оплавленный памятник, тянулись вдоль улицы и исчезали в кустарнике, который рос на обширном пустыре, где раньше был оперный театр. Иногда ямки пересекались едва заметными следами босых ног. Эти отпечатки узеньких, почти детских ступней Птицелов узнал сразу.
— Убью, гада! — прорычал Киту, взводя курки дедовского дробовика.
— Если догонять, то сейчас, — рассудил Бошку. — Не могли они далеко уйти. Думаю, не дальше болот.
— Идем, — сказал Птицелов, потирая рукавом лезвие тесака.
— Сейчас, — отозвался Бошку. — Только Хлебопека с Колотуном свистну…
Он вставил пальцы в лягушачий свой рот и оглушительно свистнул. Из-под полуобрушенного свода собора вырвалась стая нетопырей, заполошно заметалась в белесых сумерках и потянулась к лесу.
Хлебопек и Колотун появились не сразу. Зевая и почесываясь, подбадривая друг дружку тычками, они вылезли из подвала бывшей парикмахерской, вооруженные, готовые к походу.
Бошку придирчиво оглядел свое воинство: два тесака, два ружья, один лук. Годится.
— Куда идем? — осведомился Хлебопек, подслеповато озираясь.
Хлебопек страдал куриной слепотой, но по лесу мог ходить и с закрытыми глазами, знал там каждую травинку.
— Вон у него дочку увели, — кивнул Бошку на Киту. — А у него, значит, подружку, — кивок в сторону Птицелова.
— Лию! — ахнул Колотун.
— Жалко ее, хорошая была девка, — заключил Хлебопек.
— Ты брось ее хоронить, — накинулся на него Птицелов. — Жива ведь еще!
— Да я чего? Я ничего, — забормотал Хлебопек.
— Пойдемте, сынки, а? — проговорил Киту, заглядывая охотникам в глаза. — Может,
— Догоним, — рассудительно откликнулся Бошку. — Отчего не догнать…
Они двинулись вдоль цепочки следов. Пересекли площадь, углубились в кустарник на пустыре. За пустырем начинался лес, который по привычке именовали Императорским парком. От настоящего парка остались лишь редкие деревья. Все остальное заросло карликовыми уродцами с жесткой листвой. По весне уродцы цвели алым цветом. Сейчас цветов не было. Откуда они возьмутся — осенью-то?
Охотники шли споро. Птицелов старался не отставать, но ему приходилось приноравливаться к шагу старика Киту, который ковылял, опираясь на дробовик. Да и у самого Птицелова бок побаливал, не шибко разгонишься. Но о боли он не думал. Сейчас в мыслях у него была только Лия, которая не хотела жить. И потому, даже дома сидя, ждала…
Птицелов споткнулся, столь поразительна была осенившая его догадка.
Но разве это возможно? Сидеть и ждать, когда появится Лесоруб?..
Птицелов покрепче сжал тесак: только бы добраться до этой твари…
Лес совсем поредел и отступил от тропы. Сама тропа стала шире и прямее, поднимаясь в гору. И покрывала ее теперь не палая листва, а мерцающая в сумеречном свете пыль.
Дядька Киту рассказывал как-то, что за Императорским парком начинается дорога, которая, если достаточно долго идти, обязательно приведет к Норушкиному карьеру. Когда-то в нем добывали мел для строительства. А перед самой войной мел добывать перестали, и в карьере поселились норушки. Их было видимо-невидимо. Больше, чем сейчас нетопырей. Сам Киту знал об этом лишь по рассказам матери, которая девчонкой любила с подружками бегать к карьеру, глазеть на птиц. После бомбежек, чумной эпидемии, нашествия упырей и других бед в те места перестали ходить даже охотники. Незачем. Вряд ли там осталось вообще что-либо живое, тем более съедобное.
А потом с Севера понаехали солдаты и штатские. Понавезли каких-то машин громадных, решетчатых столбов. День и ночь над карьером стояла пыль и дым коромыслом. Местных не подпускали и на пушечный выстрел. Проныры-разведчики сказывали, что машинами этими дырку в земле пробивали. Глубокую-преглубокую. Но когда Отцов на Севере скинули, дырку долбить перестали. А штатские и солдаты разбежались.
И вот теперь следы человека с топором, совершенно отчетливо различимые в белой пыли, вели именно к Норушкиному карьеру.
— Вот он! — вдруг шепотом крикнул Бошку, останавливаясь.
Шедший следом Хлебопек сослепу ткнулся ему в спину.
«Где? Где? Где?» — наперебой забормотали Колотун, Птицелов и Киту.
— Да вот же он! — прошипел Бошку, указывая на темный силуэт впереди.
Странный человек с непропорционально маленький головой стоял неподвижно, странно кособочась, вытянув тощую руку поперек тропы.
— А ну-ка…
Киту оттеснил Птицелова в сторонку, вышел вперед, вскинул дробовик, прицелился. Несколько секунд он плавно водил стволами вверх-вниз, потом опустил ружье и сплюнул под ноги.