Отдельный 31-й пехотный
Шрифт:
— Не мои они — машет рукой она: — Лунга. А ты, я вижу, еще одну бабу себе завел… или двоих сразу? С глаз долой из сердца вон?
— Мария Сергеевна! — тут же бледнеет рядом Ирина и отодвигается от меня подальше: — уверяю вас ничего такого между мной и господином Уваровым не было! Исключительно деловые отношения!
— Где моя сестра? — выкрикивает барышня Лин откуда-то из-за спины: — что вы с ней…
— Йючень да! Ни вэйшенма зай джэ?! — раздается звонкий голос второй мастерицы из рода Цин и я вздыхаю с облегчением. Вот и нашлись наши пропажи.
— Не могу я пока уйти, Володя — отвечает мне полковник Мещерская, складывая руки на груди: — в чем, отчасти и твоя вина, кстати есть… — при этих словах она слегка краснеет.
— Ааа… — делаю вид что понимаю я. Это из-за того, что…
— Вот тебе и «а» — сердится она, вынимая трубку из уголка рта: — сказал «а», говори и «бэ»! Ты чего сюда с собой эту… — она кивает на побледневшую Ирину Васильевну: — привел? Она ж из СИБ.
— Да я знаю.
— Сам закапывать будешь. — предупреждает меня Мещерская: — местные СИБ не жалуют.
— А я тебе говорил — наклоняюсь я к следователю: — а тебе обязательно значком помахать надо.
— А… можно меня не закапывать? — спрашивает Ирина Васильевна, убирая свой браунинг в кобуру и бледнея еще больше: — а то у вас потом неприятности будут. Я ж не о себе беспокоюсь. О вас. Зачем вам неприятности? Вы, Мария Сергеевна — уже все свои неприятности с Денисьевыми переросли и свои собственные условия при дворе ставить можете, а это вам в минус будет. Пусть и немного, кто я такая? Так, оперативник. Одним больше, одним меньше. Но вам для торга за место при дворе — это раздуют и условия невыгодные навяжут.
— Ты смотри, какая змеюка… — качает головой Мещерская, глядя на следователя со странным выражением — смесью отвращения и одобрения: — ты смотри…
— От меня живой пользы больше — говорит та: — хотите я клятву верности принесу?
Глава 12
— Вот. — говорит Мещерская и вздыхает, разводя руками. В землянке полутьма. На возвышении, лежит куча разноцветного тряпья и только приглядевшись можно понять что это лоскутное одеяло, поверх которого брошен теплый полушубок, а под одеялом — лежит бледная девушка.
— Это — Лунг. — ставит меня в известность Мещерская и садится на импровизированный табурет, а если попросту — срезанный кругляк, словно пень торчащий из земляного пола. Партизаны Лунга не обладали достаточным количеством мебели и использовали обрезки деревьев в качестве таковой. Поменьше в диаметре и пониже — табуреты. Потолще и повыше — стол. На одном таком, у изголовья постели стоял неказистый металлический чайник, жестяная кружка, раскрытый портсигар, в котором вместо сигарет лежала кучка небольших шариков коричневого цвета. Но мой взгляд притягивает вовсе не скромное убранство землянки, я смотрю в бледное лицо девушки, которая лежит под лоскутным одеялом.
Какая-то неправильность есть
— Спасибо что ставишь меня в известность. — говорю я, делая шаг назад и присаживаясь на такой же импровизированный табурет из обрезка сосны. Поверх «табурета» лежит обрывок брезентовой ткани, чтобы смола не пачкала одежду, вот на него я и сажусь.
— Но это ни черта не объясняет твое поведение, Маш. Ты о чем думала вообще? Вот посреди ночи в одних подштанниках выскочила из поезда и рванула куда-то с хунхузами? Это как понимать? — предъявляю я претензии полковнику Мещерской. В самом деле
— Не в подштанниках!
— Ах, да, ты же вовсе без белья рванула…
— Уваров! Я оделась как положено и записку тебе оставила! И даже где искать потом, если что написала! Ты же спишь как паровоз, хрен тебя добудишься, а я и так опаздывала!
— Какая к черту записка! Куда ты ее положила? Ничего не видел…
— Да я тебе в карман шинели положила! — уточняет полковник и я вспоминаю, что едва проснувшись и обнаружив пропажу Мещерской — я выскочил из вагона в исподнем, оставив одежду в купе. Это же потом меня Пахом одел из своих запасов, а там и вовсе не было времени свою шинельку забирать… это получается, что где-то там в купе вагона, а скорее всего — на руках у Пахома (человек он хозяйственный и шинель форменную не бросит, имущество как-никак) — есть записка в кармане шинели, в которой убористым почерком Мещерской написано, чтобы я не волновался и что она отлучиться решила, чтобы что? Лунга лечить? Хунхузов по щечкам гладить?
— Ладно, я записки не видел. Что вообще тут происходит? — не сдаюсь я. Меня эта ситуация раздражает. Я тут ищу ее и барышню Лан, понапридумывал себе черт-те что, девушки тут пропадают, кожу с них снимают и все такое, а она из лесу выходит и трубку курит свою. Словно на пикник выбралась. Чистенькая, опрятная, стрелки на форменных брюках, солнышко играет на начищенных сапогах, хунхузы ей трубку прикуривают и с поклоном подают. Что тут происходит?
— Знаешь ли ты, гвардии лейтенант Уваров, какой орган у человека самый большой? Не задумывался? Нет? — Мещерская встает со своего импровизированного табурета и делает шаг вперед. Кладет руку на лоб бледной девушки под лоскутным одеялом.
— Самый большой орган человеческого тела это кожа. Она занимает почти пять процентов от общей массы. И жить без кожи не может никто. Однако же люди, которых освежевали заживо, и которые при этом не умерли от болевого шока — могут жить еще достаточно долго… если конечно это можно назвать жизнью. А маги… маги более выносливы чем простые люди, они быстрее регенерируют пораженные ткани… — говорит она и убирает руку со лба девушки. Девушка вздыхает, по ее бледному лицу скатываются капли пота.