Отец Горио
Шрифт:
— Нам не до театров, — ответила Викторина.
— Вот они и готовы, — заметил Вотрен, комично поворачивая головы Эжена и папаши Горио.
Прислонив голову студента к спинке стула, чтобы ему было удобнее спать, он с чувством поцеловал его в лоб и пропел:
Забудься сном, любимец мой!Хранить я буду твой покой.— Боюсь, как бы он не заболел, — сказала Викторина.
— Тогда останьтесь ухаживать за ним, — ответил ей Вотрен. — Это ваша обязанность, как преданной жены, — шепнул он ей на ухо. — Он обожает вас, и вы станете его женушкой, предсказываю вам. Итак, — произнес он громко, — они заслужили всеобщее
— Ей-богу, госпожа Кутюр, с таким человеком я была бы счастлива хоть на голубятне. Папаша Горио, и тот напился, — продолжала она, оборачиваясь в сторону вермишельщика. — Этот старый скряга ни разу и не подумал свести меня куда-нибудь. Господи! да он сейчас упадет на пол! Пожилому человеку непристойно пить до потери рассудка. Да и то сказать, чего нет, того не потеряешь. Сильвия, отведите апашу к нему в комнату.
Сильвия, поддерживая старика подмышки, повела его и бросила, как куль, прямо в одежде поперек кровати.
— Милый юноша, — говорила г-жа Кутюр, поправляя Эжену волосы, падавшие ему на глаза, — совсем как девушка: он не привык к излишествам.
— О, я тридцать один год держу пансион, и немало молодых людей прошло, как говорится, через мои руки, — сказала вдова Воке, — но никогда не попадался мне такой милый, такой воспитанный, как господин Эжен. Как он красив во сне! Госпожа Кутюр, положите его голову себе на плечо. Э, да она клонится на плечо к мадмуазель Викторине! Детей хранит сам бог: еще немножко, и он разбил бы себе лоб о шишку на стуле. Какая бы из них вышла парочка!
— Замолчите, голубушка, — воскликнула г-жа Кутюр, — вы говорите такие вещи…
— Да он не слышит, — ответила вдова Воке. — Сильвия, идем одеваться. Я надену высокий корсет.
— Вот тебе раз! Высокий корсет, это пообедавши-то? — возразила Сильвия. — Нет, поищите кого другого вас затягивать; мне не пристало быть вашей убийцей. От этакого неразумия и помереть недолго.
— Все равно, надо уважить господина Вотрена.
— Стало быть, вы очень любите своих наследников?
— Ну, Сильвия, довольно рассуждать, — ответила вдова, уходя к себе.
— В ее-то годы! — сказала Сильвия, указывая Викторине на свою хозяйку.
В столовой остались только г-жа Кутюр и ее воспитанница с Эженом, спавшим на ее плече. Храп Кристофа разносился в затихшем доме, оттеняя безмятежный, прелестный, как у ребенка, сон Эжена. Викторина была счастлива: она могла отдаться делу милосердия, в котором изливаются все лучшие чувства женщины, могла, не совершая тяжкого греха, ощущать у своего сердца биение сердца юноши, и что-то матерински покровительственное запечатлелось на ее лице, какая-то гордость этим чувством. Сквозь сонм всяких мыслей, роившихся в ее душе, пробивались бурные порывы страсти, разбуженной теплым и чистым дыханием молодого человека.
— Бедная моя девочка! — сказала г-жа Кутюр, пожимая ей руку.
Старая женщина, любуясь, смотрела на ее страдальческое, непорочное лицо, озаренное в эту минуту сиянием счастья. Викторина походила на старинную икону, где живописец, не заботясь о подробностях, все волшебство спокойной, величавой кисти приберег для лика — желтоватого по тону, но в желтизне своей как будто отражающего золотистые оттенки неба.
— Маменька, а ведь он выпил не больше двух стаканов, — сказала Викторина, проводя рукой по волосам Эжена.
— Если бы он был кутила, дочка, он переносил бы вино так же легко, как и другие, — ответила г-жа Кутюр. — Его опьянение служит ему к чести.
На улице раздался стук экипажа.
— Маменька, это господин Вотрен. Поддержите
— Нет, ты ошибаешься, — возразила г-жа Кутюр. — Господин Вотрен хороший человек, отчасти в том же духе, что и мой покойный муж: грубоватый, но добрый, благодушный медведь.
В этот момент очень тихо вошел Вотрен и посмотрел на эту картину — на двух детей, точно ласкаемых светом лампы.
— Вот такие сцены, — сказал он, скрестив руки на груди, — вдохновили бы милого Бернардена де Сен-Пьера, автора «Павла и Виргинии», [70] и он написал бы великолепные страницы. Как прекрасна юность, госпожа Кутюр! Спи, милый мальчик, — произнес он, глядя на Эжена, — хорошее приходит иногда во время сна. Сударыня, — обратился он к вдове, — в этом юноше меня влечет и трогает гармония между его душевной красотой и красотой его лица. Взгляните: да ведь это херувим, склонивший голову на плечо ангелу! Он достоин любви! Будь я женщина, я бы с наслаждением умер… (нет, я не так глуп!) жил бы для него. Любуясь ими, — шопотом продолжал он, наклонившись к уху вдовы, — я не могу отрешиться от мысли, что бог создал их друг для друга. У провидения свои тайные пути, оно испытует сердца и чресла, — сказал он уже громко. — Глядя на вас, детей, столь близких друг другу чистотой души и всеми человеческими чувствами, я говорю себе: для вас и в будущем разлука невозможна. Бог справедлив. Да-а! — обратился он к девушке. — Мне помнится, как-то я заметил у вас линии счастливой жизни. Мадмуазель Викторина, дайте-ка мне вашу руку. Я смыслю в хиромантии, мне приходилось гадать не один раз. Ну же, не бойтесь! О, что я вижу? Честное слово, вы очень скоро будете одной из самых богатых наследниц во всем Париже. Вы осчастливите своего милого превыше головы… Отец возвращает вас к себе. Вы выходите замуж за молодого человека, титулованного, красивого, который обожает вас.
70
«Павел и Виргиния» — сентиментально-идиллический роман Бернандена де Сен-Пьер (1737–1814), французского писателя, друга Жан-Жака Руссо.
Тяжелые шаги кокетливой вдовы, спускавшейся по лестнице, прервали пророчества Вотрена.
— А вот и маменька Вокке, прекррасна, как звеззда, и стянута в рюмочку. Мы чуточку себя не душим? — спросил он ее, пощупав планшетку корсета. — Под ложечкой-то, маменька, здорово перетянуто. Не дай бог, расплачемся, произойдет взрыв; конечно, я подберу осколки со всей заботливостью антиквара.
— Вот он знает французский любезный разговор! — сказала вдова на ухо г-же Кутюр.
— Прощайте, дети, — обратился Вотрен к Викторине и Эжену. Благословляю вас, — сказал он, возлагая руки на их головы. — Поверьте мне, мадмуазель, добрые пожелания честного человека что-нибудь да значат, они принесут счастье. Бог внемлет им.
— Прощайте, милый друг, — сказала г-жа Воке своей жилице. — Не думаете ли вы, — прибавила она шопотом, — что у господина Вотрена серьезные намерения в отношении меня?
— Гм! Гм!
Когда обе женщины остались одни, Викторина, взглянув на свои руки, произнесла со вздохом:
— Ах, маменька, если бы добрый господин Вотрен оказался прав!
— Для этого нужно только одно — чтобы этот изверг, твой брат, свалился с лошади, — ответила старая дама.
— О маменька!
— Господи, может быть, и грех желать зла своим врагам, — сказала вдова. — Что делать, покаюсь в этом на духу! А я, по правде говоря, от чистого сердца снесу цветы на его могилу. Гадкая душа! У него нет мужества замолвить слово за свою мать, а ведь он присвоил ее наследство всякими каверзами в ущерб тебе. У моей кузины было хорошее состояние. На твое горе, никто даже не заикнулся о том, чтобы оговорить его в брачном контракте.