Отец Горио
Шрифт:
— Что это на вас нашло сегодня? — спросила г-жа Воке. — Уж очень вы развеселились.
— Я всегда весел после хорошей сделки.
— Сделки? — спросил Эжен.
— Ну да! Я поставил партию товара и потому имею все права на получение комиссионных. — Заметив, что мадмуазель Мишоно приглядывается к нему, Вотрен сказал: — Мадмуазель Мишоно, вы все посматриваете на меня сверлящим взглядом: возможно, вам что-нибудь не нравится в моем лице? Скажите прямо! Чтобы сделать вам приятное, я переменю… Как, Пуаре, мы с вами не поссоримся из-за этого? — спросил он, подмигнув старому чиновнику.
— Черт возьми, вам следовало бы позировать для ярмарочного Геркулеса! — воскликнул художник.
— Идет! Если мадмуазель
— А Пуаре? — спросил Бьяншон.
— О, Пуаре пускай позирует как Пуаре, — крикнул Вотрен. — И получится бог садов и огородов. Ведь у него и имя-то, если верить произношению Сильвии, происходит от порея.
— От гнилой луковицы! — подхватил Бьяншон. — Вот какой это фрукт!
— Все это глупости, — прервала его г-жа Воке. — Лучше бы вы угостили всех нас вашим бордо из той бутылочки, что кажет свое горлышко. Это поддержит наше веселое расположение духа. Да и полезно для жулутка.
— Милостивые государи, — обратился ко всем Вотрен, — председательница призывает вас к порядку. Госпожа Кутюр и мадмуазель Викторина не станут обижаться на ваши легкомысленные разговоры, но пощадите невинность папаши Горио. Я предлагаю вам распить бутылорамочку бордо, вдвойне славного именем Лафита, [67] — просьба не принимать за политический намек. Ну же, чудачина! — крикнул он, глядя на Кристофа, стоявшего на месте. — Сюда, Кристоф! Что это значит? Ты не знаешь своего имени? Давай, чудачина, выпивку!
67
«…бордо, вдвойне славного именем Лафита». — Игра слов: лафит — сорт красного вина; Жак Лафит (1767–1844) — французский банкир и политический деятель; способствовал во время Июльской революции возведению на престол Луи-Филиппа Орлеанского, при котором во Франции началось владычество крупной финансовой буржуазии.
— Пожалуйте, — ответил Кристоф, подавая ему бутылку.
Наполнив стаканы Эжену и папаше Горио, Вотрен медленно налил себе несколько капель и, пока его соседи пили, пробовал вино на язык; вдруг он сделал гримасу.
— Ах, черт, отдает пробкой! Бери его себе, Кристоф, и достань нам другого; знаешь, там, справа? Нас шестнадцать, тащи восемь бутылок.
— Коли вы так расщедрились, ставлю сотню каштанов, — заявил художник.
— Хо! Хо!
— Эге!
— Брр!
Выкрики нахлебников раздались со всех сторон, вылетая, как ракеты из бурака.
— Ну-ка, мамаша Воке, ставьте две бутылочки шампанского! — крикнул Вотрен.
— Еще что! Уж не отдать ли весь мой дом? Две бутылки шампанского! Двадцать-то франков! Так совсем разоришься! Нет! Но ежели господин Эжен за них заплатит, я уж от себя выставлю черносмородинной.
— От ее черносмородинной слабит, как от крушины, — заменил Бьяншон тихо.
— Молчи, Бьяншон, — ответил Растиньяк, — я не могу слышать слово «крушина», сейчас же меня начинает… Хорошо, согласен, плачу за шампанское! — крикнул студент.
— Сильвия, подайте бисквиты и вафли.
— Ваши вафли перестарки — уже не вафли, а кафли. А бисквиты тащите на стол, — заявил Вотрен.
Вино пошло вкруговую, сотрапезники оживились, и веселья стало еще больше. Слышался неистовый хохот, раздавались крики, подражание голосам различных животных. Музейному чиновнику пришло в голову воспроизвести обычный в Париже крик, сходный с мяуканьем влюбленного кота, и сейчас же восемь голосов поочередно прогорланили:
— Точить ножи, ножницы!
— Канареечное семя певчим птичкам!
— Вот сладкие трубочки, трубочки!
— Чиню фаянс!
— Устрицы, свежие устрицы!
— Старого платья, старых шляп,
— Вишенья, сладкого вишенья!
— Зонтики, кому зонтики!
Пальма первенства осталась за Бьяншоном, когда гнусавым голосом он крикнул:
— Колотилки — выколачивать жен и платья!
Несколько минут стоял такой шум, что того и гляди голова треснет, какая-то словесная неразбериха, настоящая опера, где дирижировал Вотрен, не спуская глаз с Эжена и папаши Горио, видимо успевших опьянеть. Оба, откинувшись на спинки стула, строго смотрели на это необычное бесчинство и пили мало: их заботило то, что надо было сделать в этот вечер, но нехватало сил подняться с места. А Вотрен искоса глядел на них, следя за тем, как изменялось выражение их лиц, и, улучив момент, когда глаза их замигали, вот-вот готовые закрыться совсем, наклонился к Эжену и сказал ему на ухо:
— Так-то, молодчик, вы еще недостаточно хитры, чтобы бороться с дядюшкой Вотреном, а он вас слишком любит и не позволит вам наделать глупостей. Если я что решил, один бог в силах преградить мне путь. Да! Да! Вы собирались предупредить папеньку Тайфера и сделать промах, достойный школьника! Печь накалилась, тесто замешано, и хлеб на лопате; завтра мы будем уплетать его за обе щеки, так неужели мы не дадим посадить его в печь? Нет, нет, он будет испечен! Если у нас и явятся какие-нибудь угрызения совести, они исчезнут в процессе пищеварения. Теперь мы чуточку поспим, покамест полковник граф Франкессини острием шпаги освободить для нас наследство Мишеля Тайфера, наследуя своему брату, Викторина будет иметь тысяч пятнадцать в год. Я уже навел справки и знаю, что наследство со стороны матери больше трехсот тысяч.
Эжен слышал его слова, но не в силах был отвечать: язык его прилип к гортани, им овладело непреодолимое желание уснуть, и стол и лица сотрапезников ему виднелись в каком-то светящемся тумане. Мало-помалу шум затих, нахлебники начали расходиться один за другим. Когда остались только вдова Воке, г-жа Кутюр, мадмуазель Викторина, Вотрен и папаша Горио, Эжен сквозь сон увидел, как Воке берет бутылки со стола и сливает остатки вина в одну бутылку.
— Ах, какие же они глупые, какие юные! — говорила она.
Это была последняя фраза, которую мог разобрать Эжен.
— Никто, как господин Вотрен, мастер на эдакие проделки, — заметила Сильвия. — Слышите, Кристоф-то урчит, что твой волчок.
— Прощайте, мамаша, — сказал Вотрен. — Иду на бульвар полюбоваться на Марти в «Дикой горе», большой пьесе, переделке из «Отшельника». [68] Если желаете, я сведу туда вас и наших дам.
— Благодарю вас, мы не пойдем, — ответила г-жа Кутюр.
— Как, соседка?! — воскликнула г-жа Воке. — Неужели вы отказываетесь посмотреть переделку из «Отшельника», произведения на манер «Атала» Шатобриана? [69] А прошлым летом как мы любили его читать под липпами и плакали, точно Магдалина Элодийская, — такая это прелесть; произведение нравственное и может быть поучительно для вашей барышни.
68
Марти — актер театра «Гетэ». — «Дикая гора, или Герцог Бургундский» — пьеса французского драматурга Гильбера де Пиксерекура (1773–1844) — на сюжет романа «Отшельник» писателя-роялиста Шарля д'Арленкура (1789–1856).
69
«Атала» Шатобриана — повесть французского реакционного романтика Шатобриана (1768–1848), в которой в напыщенно чувствительном тоне рассказывается история любви девушки-индианки Атала и индейца Шактаса.