Отец Горио

де Бальзак Оноре

— В Нормандию, в Курсель, любить, молиться до того дня, когда господь возьмет меня из этого мира.

— Господин де Растиньяк, идите сюда, — сердечно сказала виконтесса, вспомнив, что Эжен ждет.

Растиньяк стал на одно колено, взял руку виконтессы и поцеловал.

— Прощайте, Антуанетта, — сказала г-жа де Босеан, — будьте счастливы. Что касается до вас, то вы счастливы и так, — обратилась она к студенту, вы молоды, вы еще можете во что-то верить. Как некоторые счастливцы в их смертный час, я в час ухода своего от светской суеты нашла здесь около себя святые, чистые волненья близких мне людей.

Растиньяк ушел около пяти часов утра, когда г-жа де Босеан уже села в дорожную карету и простилась с ним в слезах, доказывавших,

что и самые высокопоставленные люди подчинены законам чувства и знают в жизни горе, хотя есть личности, которые, чтобы угодить толпе, стараются доказать обратное. В холодную, ненастную погоду Эжен пешком вернулся в «Дом Воке». Его образование завершалось.

— Нам не спасти беднягу Горио, — сказал Бьяншон, когда Эжен вошел к своему соседу.

— Друг мой, слушай, — обратился к нему Эжен, взглянув на спавшего старика, — иди к той скромной цели, которой ты ограничил свои желания. Я попал в ад и в нем останусь. Всему плохому, что будут говорить тебе о высшем свете, верь! Нет Ювенала, который был бы в силах изобразить всю его мерзость, прикрытую золотом и драгоценными камнями.

На следующий день, часов около двух, Растиньяка разбудил Бьяншон: ему было необходимо выйти из дому, и он просил Эжена побыть с папашей Горио, так как состояние больного сильно ухудшилось за утро.

— Старичку осталось жить дня два, а может быть, только часов шесть, сказал медик, — и все-таки нельзя прекращать борьбу с болезнью. Надо будет применять лечение, которое стоит недешево. Конечно, мы останемся сиделками при старике, но у меня самого нет ни одного су. Я вывернул все его карманы, перерыл все шкапы, а в итоге — ноль. Я спрашивал его, когда он был в сознании, и получил ответ, что у него нет ни лиара. Сколько у тебя?

— У меня осталось двадцать франков, — ответил Растиньяк, — но я пойду сыграю на них и выиграю.

— А если проиграешь?

— Потребую денег от его зятьев и дочерей.

— А если не дадут? — спросил Бьяншон. — Впрочем, сейчас самое нужное не добывать деньги, а обложить ему ноги горячими горчичниками, от ступней до половины ляжек. Если он начнет кричать, значит есть надежда. Как ставить горчичники, ты знаешь. Да и Кристоф тебе поможет. А я пойду к аптекарю и поручусь, что будет уплачено за все лекарства, которые нам придется забирать. Жаль, что беднягу нельзя перенести в нашу больницу, там ему было бы лучше. Ну, идем, я все объясню тебе на месте, а ты не отлучайся, пока я не вернусь.

Молодые люди вошли в комнату, где лежал старик. Взглянув на его искаженное болью, бледное, резко осунувшееся лицо, Растиньяк ужаснулся такой перемене.

— Ну, как, папа? — спросил он, наклоняясь над постелью.

Горио поднял тусклые глаза и очень внимательно посмотрел на Эжена, но не узнал его. Студент не выдержал, и слезы выступили на его глазах.

— Бьяншон, не надо ли завесить окна?

— Нет, внешняя среда на него уже не действует. Было бы очень хорошо, если бы он чувствовал тепло и холод; но все равно придется топить печь, чтобы приготовлять отвары, да и для других надобностей. Я пришлю тебе несколько вязанок дров, будем их жечь, пока не раздобудем еще. Вчера и сегодня ночью я сжег твои дрова и весь торф, какой нашел у этого бедняги. Сырость была такая, что капало со стен. Насилу я просушил комнату. Кристоф подмел ее, а то была настоящая конюшня. Я покурил можжевельником, уж чересчур воняло.

— Боже мой! А его дочери?! — воскликнул Растиньяк.

— Слушай, если он попросит пить, дай ему вот этого, — сказал медик, указывая на большой белый кувшин. — Если услышишь, что он жалуется на боль, а живот будет твердый и горячий, тогда пускай Кристоф поможет поставить ему… ты знаешь что. Если он ненароком придет в возбужденное состояние, начнет много говорить, даже будет чуточку не в своем уме и понесет чушь, не останавливай. Это неплохой признак. Но все-таки пошли Кристофа в больницу Кошена. Наш врач, я сам или мой

товарищ придем сделать ему прижигания. Сегодня утром, пока ты спал, мы собрали большой консилиум с участием одного ученика Галля, а также главного врача из нашей больницы и главного врача из Отель-Дье. Им кажется, что они установили очень интересные симптомы, и мы будем следить за развитием болезни для уяснения ряда вопросов, весьма важных с научной стороны. Один из этих врачей уверяет, что если давление серозной жидкости действует на один орган сильнее, чем на другой, то это может вызвать совершенно особые явления. В случае, если он заговорит, прислушайся внимательно, чтобы определить, в каком кругу понятий станут вращаться его разговоры: чем они будут вызываться — воспоминанием, мыслями о будущем или суждением о настоящем, занимают ли его вопросы чувства или материального порядка, не делает ли он подсчетов, не возвращается ли к прошлому: короче говоря, ты должен дать нам совершенно точный отчет. Возможно, что сразу произошло кровоизлияние в мозг, тогда он умрет в состоянии того же слабоумия, какое у него сейчас. В болезнях подобного рода все необычно. Когда удар случается вот в этом месте, — сказал Бьяншон, указывая на затылок больного, — то бывают примеры странных явлений: работа мозга частично восстанавливается, и тогда смерть наступает позже. Кровоизлияние может и не дойти до мозга, а избрать другие пути, но направление можно установить только при вскрытии. В больнице для неизлечимых есть слабоумный старик, у него кровоизлияние пошло вдоль позвоночника; страдает он ужасно, но живет.

— Хорошо они повеселились? — спросил папаша Горио, узнав Эжена.

— Он только и думает о дочерях, — сказал Бьяншон. — За эту ночь он повторил раз сто: «Они танцуют! На ней новое платье!» Звал их по именам. Черт подери! Своими причитаниями он и меня заставил прослезиться: «Дельфина, моя Дельфина! Нази!» Честное слово, было от чего расплакаться.

— Дельфина тут, правда? Я так и знал, — вымолвил старик.

И глаза его с какой-то неестественной живостью оглядывали дверь и стены.

— Я сойду вниз и велю Сильвии приготовить горчичники, момент благоприятный, — крикнул Бьяншон.

Растиньяк остался вдвоем со стариком и, сидя у него в ногах, уставился глазами на старческую голову: ему и жутко и горько было на нее смотреть.

«Виконтесса де Босеан бежала, этот умирает, — подумал Растиньяк. — Люди с тонкой душой не могут долго оставаться в этом мире. Да и как благородным, большим чувствам ужиться с мелким, ограниченным, ничтожным обществом?»

Картины великосветского бала, где он был гостем, возникли в его памяти разительным контрастом с этим смертным одром. Неожиданно вошел Бьяншон.

— Слушай, Эжен, я сейчас виделся с нашим главным врачом и во весь дух понесся сюда. Если у больного появятся признаки рассудка, если он заговорит, поставь ему продольный горчичник, так чтобы охватить спину от шеи до крестца, и пошли за нами.

— Какой ты милый, Бьяншон, — сказал Эжен.

— О, тут дело касается науки! — ответил медик со всем пылом новообращенного.

— Значит, только я ухаживаю за бедным стариком из любви? — спросил Растиньяк.

— Ты бы этого не говорил, если бы видел меня сегодня утром, — возразил Бьяншон, не обижаясь на это замечание. — Врачи уже привычные видят только болезнь, а я, братец мой, пока еще вижу и больного.

Он оставил со стариком Эжена и ушел, предчувствуя близкий кризис, действительно не замедливший наступить.

— А-а! Это вы дитя мое! — сказал папаша Горио, узнав Эжена.

— Вам лучше? — спросил студент, беря его руку.

— Да, мне сдавило голову, точно тисками, но теперь стало отпускать. Видели вы моих дочек? Скоро они придут сюда, прибегут сейчас же, как только узнают, что я болен. Как они ухаживали за мной на улице Жюсьен! Боже мой! Мне бы хотелось, чтобы к их приходу в комнате было чисто. Тут ходит один молодой человек, он сжег у меня весь торф.