Отец камней
Шрифт:
— Неужели вам самому не смешно? Я…
— Я знаю! — повторил Лемос неожиданно окрепшим голосом. — Не надо считать меня глупцом!
Ошеломленному Коррогли подумалось, что намеки Мириэль на отнюдь не родительскую любовь к ней отца, пожалуй, имеют под собой реальную почву.
— Даже если бы я…
— Я запрещаю вам видеться с ней так! — Лемос ухватился за край стола. Запрещаю!
— Мы вернемся к этому разговору, когда вы успокоитесь.
— Нет! Едва она созрела, мужчины вроде вас начали пользоваться ее телом. Но теперь…
— Молчать! — крикнул Коррогли и стукнул по столу кулаком. — Вам что, не терпится умереть? Вы будто нарочно
Лемос откинулся назад. Вид у него был как у побитой собаки, и Коррогли почувствовал, что наконец-то сорвал с него маску. Резчик боялся смерти, его безучастность была мнимой, а история, за которую он столь упорно цеплялся, — сплошной выдумкой. Из чего, кстати, следовало, что Коррогли сделался невольным соучастником преступления. Разумеется, он может отказаться от защиты, сославшись на то, что получил некие новые сведения, однако, учитывая неприкрытую враждебность судьи Ваймера, ему вряд ли удастся избежать расследования. Впрочем, вполне возможно, что он ошибается — все настолько перепуталось, что ни в чем нельзя быть уверенным. Как тут решить, где правда, а где ложь, когда свидетельства откровенно противоречат одно другому? Извращенное влечение Лемоса к дочери, если оно и впрямь существует, действительно могло вырвать резчика из оцепенения, в котором тот пребывал.
Сдав Лемоса надзирателю, Коррогли вышел из тюрьмы и, не глядя по сторонам, медленным шагом направился сквозь сумерки в сторону квартала Алминтра. Он испытывал смятение, в основном из-за того, что обстоятельства чуть было не вынудили его возненавидеть подзащитного. Случись такое, это означали бы крушение последних идеалов, бессовестное нарушение им, Эдамом Коррогли, неписаного договора с правосудием. Что же подтолкнуло его? Может, это влияние Мириэль? Нет, он не вправе ее винить, вся ответственность лежит исключительно на нем. Единственный выход — защитить резчика так, чтобы он потом ни в чем не мог попрекнуть его как адвоката, а виноват Лемос или нет — уже не важно. Еще ему придется расстаться с Мириэль, поскольку он не должен сознательно обманывать Лемоса. Что ж, хотя он чувствует себя с ней легко и свободно, нужно проявить решительность, иначе он утратит оставшиеся крохи совести.
Однако к тому времени, когда Коррогли добрался до лавки Лемоса, решимости у него поубавилось. Мириэль была само очарование, приняла его даже теплее, чем накануне, так что про свое намерение он вспомнил очень и очень нескоро, да и то мельком. Мириэль лежала на боку, закинув одну ногу ему на бедро, ее маленькие груди в тусклом сиянии уличных фонарей светились молочно-белым светом Отца камней, под кожей проступали бледно-голубые вены. Целуя их, Коррогли мало-помалу достиг ямочки между ключицами. Дыхание Мириэль участилось, он обхватил ладонями ее ягодицы и прижал девушку к себе, движения его были равномерными и настойчивыми. Ее ногти вонзились ему в спину, она задвигалась быстрее, а затем хрипло вскрикнула.
— Боже мой! — прошептала она. — Как хорошо!
И Коррогли, не соображая, что делает, признался ей в любви.
— Не шути так. — Лицо ее омрачила тень.
— Я не шучу.
— Тогда не произнести таких слов.
— Но я не лгу и не хочу таиться от тебя.
— Ты не знаешь меня, не знаешь, чем я занималась.
— С
— Мардо заставлял меня отдаваться тем, кто был ему нужен. А еще я… Она зажмурилась. — Я стояла рядом с Мардо, когда он… — Она уткнулась ему в плечо. — У меня язык не поворачивается рассказать тебе об этом.
— Не важно.
— Нет, важно, — возразила она. — Пройдя через то, через что прошла я, невозможно не измениться. Ты думаешь, что любишь меня…
— А ты?
— Не жди, что я отвечу тебе взаимностью.
— Я не жду ничего, кроме правды.
— О! — Она засмеялась. — Неужели? Если бы правда была мне известна, все стало бы по-другому.
— Не понимаю.
— Тогда слушай. — Она взяла его лицо в свои ладони. — Не принуждай меня к откровенности. Нам хорошо вдвоем, и порой меня тянет открыться тебе, но я не готова. Быть может, когда-нибудь я наберусь смелости, но не сейчас. Такой вот у меня характер. Жизнь научила меня опасаться счастья.
— Подобный ответ меня вполне устраивает.
— Да? Ну и чудесно.
Он поцеловал ее в губы, коснулся груди и ощутил, как отвердели под его пальцами соски.
— Окажи мне, пожалуйста, одну услугу. Повидайся со своим отцом.
— Не могу, — проговорила она и отвернулась.
— Потому что он… надругался над тобой?
— С чего ты взял?
— Мне так показалось.
— Надругался… — повторила она, словно пробуя слово на вкус. — Я не желаю говорить об этом, у меня нет сил. Я просто не сумею передать тебе, что произошло.
— Так что? — спросил он. — Ты придешь к нему?
— Он все равно останется таким, как есть, а ты ведь хочешь расшевелить его, верно?
— В общем, да.
— Поверь мне, от этой встречи он только расстроится.
— Жаль, — сказал Коррогли. — Я надеялся, ты сможешь сломать его равнодушие.
— Ты по-прежнему считаешь его невиновным?
— Пожалуй. А ты?
Она раскрыла было рот, но потом плотно сжала губы и надолго замолчала. В конце концов девушка произнесла:
— Я уверена, что он ни в чем не виноват.
Коррогли попытался еще о чем-то спросить, но Мириэль приложила свой пальчик к его губам:
— Давай закончим, ладно?
Он лежал на спине, разглядывал замысловатые тени на белом потолке и размышлял о Лемосе. Коррогли чувствовал, что запутался и не в состоянии принять что-либо на веру. История о том, как резчик злоупотребил своей отцовской властью, представлялась ему одновременно очевидной и немыслимой. Он не сомневался в том, что Мириэль убеждена в похотливости своего родителя, но, даже будучи влюбленным, Коррогли никак не мог решить, можно ли считать рассудок Мириэль полностью здоровым, а потому не знал, насколько можно доверять ее словам. Да и не только словам, но и ее обильным ласкам. Ему хотелось бы считать, что Мириэль искренна с ним, однако всякий раз при встрече у него возникало подозрение, что он нужен ей как подручное средство. Только вот для чего?
— Тебя что-то тревожит? — спросила она. — Не надо. Все будет в порядке.
— Между нами?
— Тебя беспокоит именно это?
— Среди прочего.
— Я не стану сулить тебе вечного блаженства, но попробую приноровиться к тебе.
Коррогли собрался было спросить, почему «попробую» и что ее к тому вынуждает, но вовремя вспомнил, что она не терпит, когда на нее оказывают давление.
— Хватит беспокоиться, — повторила она.
— Не получается.
— Получится. — Ее рука скользнула по его груди вниз, к животу. Обязательно получится.