Отец Кристины-Альберты
Шрифт:
— Он поэт, — сказал Бобби, — и на скрипке играет.
Она была полностью удовлетворена.
Но он не чувствовал, что довел этот замечательный день до безупречно успешного конца, пока вымытый, причесанный Саргон не был укутан в одеяло в лучшей уютненькой спальне миссис Пламер.
— Вот мы и в гавани, — сказал он, прошел к себе в комнату и посидел там, придумывая, чтобы такое сказать еще о своем дядюшке, если миссис Пламер возжелает более подробных сведений, когда он сойдет вниз. «Он эксцентричен» — вот, что надо сказать внушительно и категорически. «И очень стеснителен». Дядя, объяснит он, переутомился, слагая героическую поэму о кругосветном
— Хм, — сказал Бобби, несколько растерялся, но тотчас принял решение. — Я это уже сделал.
— Но когда?
— Позвонил из будки Автомобильной ассоциации. В эшфордскую полицию. Это же их территория, вы понимаете. А не Ромни-Марша. Ребята там свое дело знают. В эшфордской полиции. Мне пришлось описать украденную одежду и все до последней мелочи. Им палец в рот не клади.
Она скушала это и не поперхнулась. И дальше все пошло прекрасно.
На следующее утро у Саргона разболелось горло и заложило грудь. В груди были боли, от жара у него раскраснелись щеки и блестели глаза. Дышалось ему тяжело. Бобби не хотелось обращаться к врачу. Он полагал, что все врачи объединены в Лигу возвращения сбежавших сумасшедших за решетку. Ему чудились секретные сообщения о побегах, рассылаемые всем членам это профессии. Он съездил в Хайд, где купил хины, несколько сортов леденцов от кашля, два йодистых снадобья для груди и тому подобные средства, которые рекомендовал аптекарь. Вернулся он в середине дня. Больной выглядел лучше, и боли как будто утихли. После того как Бобби напичкал его хиной, растер ему грудь и окружил другими целительными заботами, он смог и захотел разговаривать.
— Подушка удобна? — спросил Бобби.
— Очень.
— Вам следует немножко вздремнуть.
— Да. — Саргон задумался. — Мне не надо будет возвращаться в то место?
— Надеюсь, что нет.
Пылающее лицо жалобно сморщилось.
— Обещайте, что я туда не вернусь. Обещайте! Я этого не вынесу!
— Не тревожитесь, — сказал Бобби. — Здесь вы в полной безопасности.
— И не надо будет опять садиться в эту коляску?
— Нет.
— Никогда?
— Да.
— Она подпрыгивала… просто жутко… Где Кристина-Альберта?
Бобби ответил не сразу.
— Вероятно, мне надо объяснить. Я не знаю, кто такая Кристина-Альберта. Я забрал вас из приюта, потому что не верю, будто вы сумасшедший. Но я ничего не знаю о вашей семье. Я вообще ничего о вашей жизни не знаю. Но мысли о том, что вы заперты в приюте, я выдержать не мог.
Саргон некоторое время лежал молча, устремив на Бобби синие глаза.
— Вам было меня жаль?
— Вы мне стали симпатичны с первой же минуты, как я вас увидел на Мидгард-стрит.
— Симпатичен?! Но вы верили, что я Саргон, Царь Царей?
— В общем, да, — сказал Бобби.
— Нет, не верили. Да я и сам, наверное, не верил.
Туманные синие глаза перестали смотреть на Бобби и обратились на небо за окном.
— У меня очень мешались мысли, — сказал Саргон. — Даже и сейчас я не разобрался. Но я знаю, что
— Так она может и не знать, куда вы попали?
— Наверное, она меня ищет.
— А где она?
— Я все время стараюсь вспомнить. В какой-то студии… с очень странными картинами. Они мне сразу не понравились. Студия в подворье. У него есть название, но я не помню какое. Так глупо! Наверное, Кристина-Альберта там со своими друзьями… и все еще думает, чтО со мной случилось.
— В… в этом месте мне сказали, что ваша фамилия Примби.
— Альберт-Эдвард Примби… Не знаю…
Некоторое время он размышлял, затем снова заговорил:
— Помню, что долгое время я верил, будто я — Альберт-Эдвард Примби, никчемность, маленький человек, влекущий скудную жизнь в прачечной. В прачечной с большими голубыми фургонами. Свастика. Вы и вообразить не можете, какую жалкую убогую жизнь вел этот Примби. И тут я внезапно подумал, что не могу, никак не могу быть Примби и одновременно обладать бессмертной душой. Либо нет Примби, подумал я, либо нет Бога. Невозможно, чтобы они существовали оба. Это ставило меня в тупик и очень тревожило. Потому что я был… и был Примби. Думать у меня не очень получается: задумаюсь, и вот уже словно грежу наяву. Ну и тут пришло доказательство… возможно, я слишком уж ухватился за то, что мне было сказано, счел достаточным. Но Саргон, несомненно, был великим царем, великим! А я — маленький, слабый, не очень умный. Когда служители и санитары запугивали меня, скверно со мной обходились, я не вел себя, как вел бы великий царь, и когда я видел, как они жестоки с другими… другими пациентами, я не вмешивался. Но все равно я продолжаю думать, что я некто иной, а не Альберт-Эдвард Примби, кем я был прежде. Некто более значимый, некто лучше. Но когда я думаю о том, кто я, мысли у меня мешаются и я очень устаю. Может быть, когда я отдохну день-другой, мне будет легче думать обо всем этом.
Бесцветный голос замер, но синие глаза по-прежнему безмятежно смотрели на небо.
Бобби некоторое время молчал. Потом сказал:
— Я видел, как с людьми обращались жестоко. — А потом добавил: — И я ведь посильнее вас.
Саргон ничего не ответил. Казалось, он не слышал. Бобби встал.
— Вам надо хорошенько отдохнуть. Тут вы в полной безопасности. Если мы проведем тут две недели и нас не потревожат, вас вообще уже нельзя будет отослать в то место. Вам удобно?
— Чудесная кровать, — сказал Саргон.
Но какой чудесной ни была кровать, этого было мало, чтобы исцелить больную грудь Саргона. Вечером он выглядел совсем плохо. Ночью его одолел кашель, и кашлял он так мучительно, что Бобби пошел к нему. Утром он был очень вялым и не хотел есть. Бобби сидел внизу в гостиной и работал над кипой писем к Тетушке Сюзанне, которые переслал ему Билли. Он подумывал, не вызвать ли Тесси ухаживать за больным, но для нее не нашлось комнаты. Миссис Пламер настаивала на докторе, он отделывался отговорками, и в конце концов она сама вызвала молодого человека, который только-только начал практиковать там. Бобби выдержал жуткую беседу с ним, но молодой врач вроде бы ничего не заподозрил. В целом он даже успокоил их. Легкие обложены, но ничего хуже. Надо следить, чтобы Саргон был укрыт потеплее и принимал то да се. В сиделке особой нужды нет. Следите, чтобы ему было тепло, и давайте ему лекарства.