Отец моего жениха
Шрифт:
– Спасибо, что встретил, Федь, – Молотов крепко пожимает Пуаро руку. – Как Дима?
Несмотря на спокойствие тона, в его голосе угадывается тревога, и я снова думаю, что Димин отец все-таки хороший. Меня недолюбливает, факт, но о сыне беспокоится.
– В порядке все, Сереж, не переживай, – добродушно басит мужчина. – Дело-то молодое. Операция пять минут назад закончилась. Проводил наш самый опытный хирург, Горунов, если знаешь такого. Как сын твой от наркоза отойдет, переведут в отдельную палату и сможешь навестить.
– Спасибо
– Сделаем, Сереж. Для тебя и для Снежаны, правильно понимаю?
Молотов бросает короткий взгляд в мою сторону и вновь смотрит на распорядителя пропусков.
– Три. Живцова Юлия Владимировна.
Божечки! И для меня сделают пропуск?
– Сделаем. И давай договоримся: никаких благодарностей, Сереж. Я и так твой должник по гроб жизни. Пойдемте, я вас проведу на нужный этаж.
Мы послушно идем за квадратной спиной мужчины к лифту, а я борюсь с желанием обнять Молотова и извиниться за все, что я ему наговорила. Я всегда ценила в людях великодушие, и то, что Димин отец проявил его по отношению ко мне, кажется мне невероятным и от этого вдвойне ценным.
– Спасибо большое вам, – трогаю его за локоть, когда серебристые створки лифта закрываются. – За пропуск и за то, что все так устроили с Димой. Я это очень ценю.
Молотов ничего не отвечает, лишь опускает взгляд на мою ладонь на своей руке, отчего я мгновенно заливаюсь краской и ее отдергиваю. Идиотка, Юля. Почему сразу убрать не могла?
Мы проводим в больничном коридоре около сорока минут, прежде чем нам говорят, что мы можем войти в палату.
Лежащий на койке Дима выглядит как человек, перенесший операцию. То есть хреново: лицо цвета его любимого сыра с плесенью, губы серые.
– Как ты? – осторожно беру его за руку. – Я волновалась. Вернее, мы оба волновались. Я и твой папа.
Я оглядываюсь на Молотова, стоящего за моей спиной, и немного отодвигаюсь, освобождая место рядом.
– Было так больно, – Дима страдальчески кривится. – Затошнило. Думал, в ресторане рыбу тухлую подсунули, а оказалось – аппендицит.
– Главный врач больницы взял дело под личный контроль. Все будет в порядке, – подает голос Молотов. – Думаю, дня три-четыре, и тебя отпустят.
– Пять или семь, – вздыхает его сын. – Так хирург сказал.
– Лежи сколько нужно, Дим. Главное, чтобы все зажило. Твой папа для нас пропуска сделал. Буду приходить к тебе каждый день. И ты мне список напиши, что тебе привезти, ладно? А по поводу еды я у лечащего врача уточню.
– Сынок!!! – раздается театральный визг за нашими спинами. – Как же тебя так угораздило?
Мы с Молотовым, следуя традиции синхронности, оборачиваемся, чтобы взглянуть на источник шума: Снежану, пахнущую как шоколадная фабрика и выглядящую так, словно где-то поблизости проходит дискотека.
– Семечки.
А пока я думаю, при чем здесь семечки и почему она так уверена, что я пичкаю ими Диму, она склоняется к нему и начинает безостановочно гладить его лицо.
– Бедненький мой сыночек. В такой клоповник тебя привезли.
С плача Ярославны она вдруг резко переходит на деловой тон и объявляет:
– Сереж, надо в Израиль отправить Димку на реабилитацию. У нас лечить не умеют – глазом не успеешь моргнуть, как инвалидом сына нашего оставят. Слышал, животы с тряпками зашивают? Я с ним поеду, буду следить…
– Снежана, не пори чушь, – раздраженно отзывается Молотов. – Здесь прекрасные врачи, а аппендицит – неприятная, но рядовая операция, и никакая реабилитация в Израиле после нее не нужна.
– Вот ты снова, Сереж, на сына сквозь пальцы…
– Снежана, – звучит короткое предупреждение, и женщина, надув губы, замолкает.
Нет, все-таки не зря я подозревала, что Снежана Борисовна набитая дура. Дура и есть. Молотов все организовал, пока она на обертывании валялась, а она поездку в Израиль себе за счет сына выколачивает.
Все мои последующие попытки заговорить с Димой не увенчиваются успехом, потому что Снежана нависает над ним, как коршун над птенцом.
– Ладно, Дим, – улыбаюсь сквозь зубы, – приду к тебе завтра перед занятиями. Напишешь, что тебе нужно, и я привезу.
Я чувствую на себе пристальный взгляд Молотова-старшего, пока наклоняюсь, чтобы поцеловать Диму в щеку, и в ту же секунду решаю, что в Барвихе ночевать я сегодня не останусь. Провести пять дней в одном доме с отцом Димы… это… в общем, не могу я.
Я выхожу за дверь, оставив Диму купаться в лучах непрекращающейся трескотни Снежаны и молчаливой заботы его сурового отца, и набираю Марине. Она на пару с одной девчонкой из университета арендует небольшую однушку, и я рассчитываю напроситься к ней на ночь. А дальше что-нибудь решу.
– Марин, возьми меня сегодня к себе, а? – жалобно блею в трубку. – Дима в больнице, а я с Молотовым в одном доме боюсь оставаться.
– Не, подруга. Соррян, но не могу. У меня сеструха из Ижевска на три дня погостить приехала.
Вот дерьмо.
15
Сергей
Обратно в Барвиху мы едем вдвоем с Юлей: я сам предложил ее довезти. Находиться с девушкой сына в одном доме как минимум странно, но и вышвырнуть ее на улицу не вариант. Судя по информации Конникова, в однокомнатной квартире, которую рязанка снимала в Марьино, уже живут люди, а суммы на ее лицевом счете хватит лишь на недельное проживание в более-менее приличном отеле. Решу вопрос с ней после того, как со здоровьем сына все утрясется.