Отец Народа

Артемьев Роман Г.

Второй этаж безраздельно принадлежит мне. Кабинет, мастерские, библиотека, спальня… Попасть в сам дворец легко, пост охраны стоит в основном, чтобы мальчишек отваживать. А вот на входе в личные покои установлен барьер, пропускающий только тех, кому выдан доступ. Иначе дом очень быстро превращается в проходной двор.

Спальня представляет собой миниатюрную крепость, с уходящими вглубь земли стенами из сверхпрочного бетона, и узкими окнами хитрой формы, позволяющими легко выбраться изнутри, зато не дающими залезть внутрь снаружи. Этакая башня, вмурованная в здание. Дворец построен относительно недавно, ему всего лет пятьсот,

поэтому защитные свойства спальни мне испытать не довелось. А ведь были, были времена, когда я жалел, что у меня нет надежного убежища, где можно безбоязненно отрубиться. Собственно, в память о них спальня и проектировалась. Попасть в неё сейчас может только Дарина.

Есть ещё две башенки, одна часовая, вторая с телескопом. На небе в лепестках нет звезд (и луны, и облаков), в телескоп я окрестности под настроение разглядываю. Нет, в женские бани не подглядываю, это ложь. С моей стороны ничего не видно, там забор высокий стоит.

— Может быть, задержишься ещё на неделю?

Дарина растянулась на диванчике, уставив столик перед собой закусками и бутылочками с легким вином. Она редко позволяет себе расслабляться, практически, только со мной или родителями, больше ни с кем. С подчинёнными она всегда серьёзна. Это одна из причин, почему её авторитет не подвергается сомнению даже стариками, хотя возраст у неё относительно молодой, всего полторы сотни лет.

— Хотелось бы. Но, давай откровенно — дел в Триединстве хватает, интриги закручиваются там. А особых причин оставаться дома сейчас нет.

— Если подумать… Кризис действительно преодолён, — признала она. — Не до конца, но если не случится чего-то неожиданного, то месяца через два чрезвычайное положение отменим.

Я присел рядом, с трудом удержавшись от того, чтобы погладить её по голове. Не любит она подобных жестов, пусть и молчит, не возражая.

— Кризис? Кризис, это когда из двухтысячного населения лепестка в живых остаётся четыреста двадцать один, причем почти все — женщины и дети. Без еды, стазис-капсул, с блокадой перехода к людям. Сейчас всего лишь легкая напряженность, уже почти завершившаяся. Причем она встряхнула наше общество, позволив смазать заржавевшие элементы, за что ей большое спасибо.

— Похоже, наши понятия опасного различаются, — помолчав, заметила Дарина. Передернула плечами, словно замерзла. — Я должна была помнить.

— Меня, знаешь ли, радует, что нравы смягчились. Хочется верить, общество и дальше продолжит меняться в ту же сторону. Мы у себя в домене создали условия для стабильной, богатой жизни, но давление внешней среды, в первую очередь со стороны людей, может уничтожить всё достигнутое. Впрочем, тенденции радуют — по сравнению с Эпохой Раздробленности текущий период более гуманен. Правда, и сложнее.

Раньше было проще в том смысле, что ты точно знал: кругом — враги. Без шуток. Они убьют тебя, если смогут, но и ты можешь их убить без всяких сантиментов. Теперь не всегда понятно, кто друг, кто враг, и действовать прямолинейно становится тяжелее. То есть надо больше интриговать, чтобы получить эффект. Общество утратило своеобразную честность, в обмен став менее жестоким. Чуть-чуть менее жестоким, еле заметно.

— Забыл сказать, — разговор свернул куда-то не туда, и я решил сменить тему. — Мне понравилось, как действовали советники, вы прекрасно справились. Ничуть не хуже меня, может, даже лучше. Единственное, чем

я недоволен, так это тем, что вы между собой начали цапаться. Ждан с Острозубом чего не поделили?

— Острозубу нужны маги среднего круга, он жалуется на высокие потери.

— А система образования не справляется с подготовкой. Всё-таки придётся с ней что-то делать. Как думаешь — стоит образование выделить в отдельную вертикаль?

— Не лучше ли создать отдельную школу специально для боевиков, старший?

— Тоже вариант. Надо подкинуть им эту идею, пусть поломают головы.

— Они опять поругаются, — вздохнула Дарина.

— Ничего страшного, как поругаются, так и помирятся. А ты не пытайся выступать между ними посредником, всё равно не получится, им надо выпустить пар. В крайнем случае обоим по башке надаю.

У поста руководителя моей администрации, при всех его полномочиях, есть один существенный недостаток. Или достоинство, смотря с какой стороны смотреть. В любом случае, мой первый заместитель не обладает собственным силовым ресурсом, из-за чего временами не способна подкрепить приказ действенной угрозой. Не то, чтобы нужда возникала часто, однако на общение с вертикалями стражников и охотников данный момент влияет. Отправляясь в Триединство, я отдал гвардейцев во временное подчинение Дарине, просто чтобы та чувствовала себя уверенно. Тем не менее, полноценным медиатором Дарина стать не сумела, потому что слишком привыкла ощущать мою тень за спиной.

С другой стороны — советники же не передрались. Значит, эксперимент считаем успешным.

Перфекционист по натуре, Дарина, похоже, считает маленькие свары в Совете личным провалом. Объяснять и успокаивать её не стал, чтобы она ещё больше себя не накрутила. Всего лишь предложил подумать о детях. Дескать, не хочешь ли, дорогая? Она предсказуемо возразила, что время неподходящее; я, с высоты многогранного опыта, ответил, что полностью подходящего времени никогда нет, но ведь как-то размножаемся. В общем, ты подумай до моего возвращения от людей, а пока пойдём потренируемся.

И мы пошли в спальню. Тренироваться.

Ночью, лежа в постели и слушая дыхание спящей рядом женщины, я думал, что однажды мы расстанемся. Так уже было не раз, рано или поздно близкие уходят, оставляя меня одного. Отпускать тяжело. Да, я научился, да, потери почти не ранят сердце, быстро тускнея и оставляя после себя светлую скорбь, добрые воспоминания. Любимые, друзья, дети, внуки — смерть забирает всех. Привычка, понимание неизбежности не спасают от боли.

Можно ли не привязываться вообще? Сомнительный путь, ведущий в никуда. Стремление избавиться от эмоциональных связей постепенно лишает личность страстей, делает равнодушным, погружает в серый кокон скуки. Кончается тем, что однажды на вопрос «зачем я живу» не находится ответа. И разумный тоже умирает, утратив стимул жить.

Из ныне живущих Первых каждый справляется с потерями по-разному. Кого-то спасает долг, добровольно принятая ответственность за потомков или иное наследие. Кто-то существует здесь и сейчас, испытывая эмоции, но не погружаясь в них. Третьи настойчиво движутся к некой сверхцели. Я избрал нечто среднее, и пока, кажется, безумцем меня не называют.

Может, лучше вовсе не думать об этом? Так ведь не получается. Близкие уходят, ты остаешься. Твой Народ тоже остаётся, единственная константа в беспрерывном существовании.