Отец
Шрифт:
«Не бывал я еще так на Волге!» — восторгался про себя Анатолий. Он уже ощущал нечто вроде благодарности к своему бывшему классному руководителю за то, что тот как бы оторвал его на время от окошка отдела кадров.
Альфред Степанович вел «Лебедушку» тиховодами, но иногда, спрямляя путь на излучинах, даже если приходилось пересекать встречную быстрину, подводил моторку ближе к берегу, к песчаным обрывам, уходившим отвесно в бурливую воду. Тогда казалось: где-то рядом появлялась вторая невидимая лодка с таким же стрекочущим мотором, но это было всего лишь эхо, отраженное обрывом. Будто от треска мотора подмытый берег
Навстречу «Лебедушке» попадались пароходы, и тогда моторка славно качалась на волнах. Пока обгоняли караван нефтеналивных барж, прослушали по радио с буксира «Сормович» половецкие пляски из «Князя Игоря» и «Танец с саблями» Хачатуряна.
Часа через четыре после отхода от базы «Лебедушка» подошла к Собачьей Дыре — так назывался вход в протоку Каюковку. Левый берег Каюковки был сплошным глинистым крутояром. Наверху обрыв порос кустарником и криволесьем. В полую воду яр размывало, и сейчас по его склону, свисая, змеились черные корни, а наверху из последних сил держались за растрескавшуюся глину обреченные деревья. У воды тянулась полоска комковатой осыпи, и тут было множество коряг, вымытых водой до серого блеска и похожих на кости вымерших допотопных чудищ.
Правый берег протоки начинался чудесной чистоты песчаной косой Заповедного острова. На косу набегал тальник, а дальше густо высились сизые осокори. Широкая протока плавно огибала остров.
Пройдя еще с полчаса, Альфред Степанович облюбовал место под яром и подвел «Лебедушку» к берегу. Он соскочил с носа лодки, бросил якорь в комья глины и торжественно произнес:
— Итак, мы вступаем во владение несметным богатством природы. На целую неделю. Разгружать лодку!
У инженера и учителя было добротное лагерное имущество и походное снаряжение. Оба они были сноровисты, и в каких-нибудь полчаса на ровной площадке встала палатка, аккуратная и приветливая. Альфред Степанович назначил Анатолия завхозом лагеря и особо ответственным по заготовке дров. Тольян насбирал на берегу несколько охапок палок и сучьев, но их едва хватило, чтобы вскипятить чайник.
— Что ж, Толя, побродим? Обозрим округу? — сказал Леонид Петрович, закусив и напившись чаю. — Места тут красивые, и не надо жалеть ног.
Они вскарабкались по глинистому яру, цепляясь за оголенные корни деревьев.
Альфред Степанович остался в лагере, его уже нельзя было оторвать от рыболовных снастей.
С верха обрыва в оба конца далеко обозревалась тихая протока и Заповедный остров с его сильными кущами деревьев и чистыми песками. Анатолий залюбовался видом, и ему подумалось, что в этот день он рискует пресытиться солнцем и свежим воздухом над Волгой.
Леонид Петрович молча тронул Тольяна за плечо, и они вошли в буйное чернолесье, разросшееся от обрыва по пологому склону, ведущему в малахитовую сырую прохладу лесного займища. Солнце здесь пробивалось лишь кое-где литыми снопами лучей. Звенели и жгли комары. Деревья стояли с мохнатыми стволами от засохшей и почерневшей водяной травы, налипшей на них в полую воду. Попадались полянки почти голой земли, на которых росли редкие ландыши с жесткими оранжевыми ягодами. Местами приходилось пробираться зарослями папоротника, и Анатолий с опаской следовал за Леонидом Петровичем; ему казалось, что здесь обязательно должны таиться змеи, и он жалел, что не надел
Пройдя низину, Анатолий и Леонид Петрович начали подниматься вверх. Воздух вновь становился теплей и суше. Деревья росли все вольготней и просторней. И вдруг с небольшого взлобка, на котором, как дружина витязей, весело позванивая серебристо-зелеными кольчугами листвы, встали высокие осокори, открылся такой чарующий вид, что Анатолий обомлел от восторга. Будто необъятное небо хлынуло ему в глаза, и от этого он не мог ни думать, ни говорить.
Внизу голубело озерко, поросшее кугой. На круглых листьях кувшинок сидели неподвижные зобастые лягушки. Слева над берегом томились в зное седые ивы. Справа от озерка, огибая его, раскинулся заливной луг. От его травостоя источался такой медовый запах, что хоть чай с ним пей.
— Чехов сказал бы: левитанистые места. — Леонид Петрович опустился на шелковистые гнездовья белоуса и прислонился плечом к стволу осокоря. Глаза его за стеклами пенсне казались тусклыми, но Анатолий заметил в них неяркий блеск. — Как дивно все это!
Леонид Петрович замолчал. Анатолий сел рядом с ним на землю, обхватив колени руками. «Любитель природы, — подумал он об инженере, но такая характеристика тотчас же показалась ему скудной и неточной. — Он человек с чуткой душой, любит все прекрасное, умеет его видеть и наслаждаться им. Как хорошо быть таким! И этому надо учиться.
А можно ли этому научиться? Или это приходит само? А откуда оно приходит? Из книг, от других людей? Только от людей! Ведь и книги люди пишут. И Левитан тоже был человеком».
V
Когда Анатолий и Бутурлин вернулись к лагерю, Альфред Степанович был на своей «Лебедушке» на середине протоки и перебирал перемет.
— Как уха? — остановившись на краю обрыва, вполголоса спросил Бутурлин. — Будет?
Над водой было так тихо, что Альфред Степанович услыхал Бутурлина. Не оборачиваясь, он показал большим пальцем через свое плечо: смотрите, дескать, лучше.
К вбитому в берег ольховому колу был привязан кукан. На кукане, лениво шевеля плавниками и махалкой, ходила рыбина, то скрываясь в глубине, то показывая над водой черную спину.
— Уй… — Леонид Петрович сделал длинное удивленно-глупое лицо и вдруг большими шагами поскакал к сделанному из слани столу, на вбитых в глинистый песок колышках. «Давай же ее сюда… Ну, давай же», — знаками приказал он Анатолию.
Анатолий вытащил рыбину. Это был судак килограмма на два. Расставаясь с рекой, он всем своим жемчужным телом ударился о воду, и Анатолий еле удержал крепкую бечевку в руках; судак ему показался одним огромным мускулом необычайной силы.
Повиснув в воздухе, судак вытянулся и успокоился. Анатолий шмякнул его на стол.
— Толя… Уху… Жарево… С картошечкой… И вообще… — придыхая проговорил Леонид Петрович и с силой прижал к столу обеими руками встрепенувшегося было судака. — Давай-ка мне твой разбойничий кинжал.
Пока готовился ужин, Альфред Степанович пересмотрел свои переметы, сходил метров за пятьдесят от лагеря и принес из сочившегося из обрыва ключа воды на чай. При этом он не обронил и слова: так, наверное, и должен был держаться умелый ловец, угощавший артель парной рыбой.