Отечественная война 1812 года. Неизвестные и малоизвестные факты
Шрифт:
Среди его товарищей по заговору оказывается немало тех, кто, «был в сражениях», а также и других, которые в этих сражениях не были. Но все они были «детьми 1812 года», для них Отечественная война – в своем ли собственном опыте, в рассказах ли других – была неотъемлемой частью личности, была тем «большим» событием, которые меняют не только судьбы отдельных людей, но и судьбы целых народов.
Во многом именно это желание изменить окружающую действительность заставило их готовить государственный переворот и «выйти на площадь» 14 декабря 1825 года.
Я зрю тебя идущим в путь…
Виктор Мещеряков
В 1825 году попасть из Петербурга в Чечню было ох как трудно! Ехали на перекладных от одной станции
Но Александр Сергеевич Грибоедов был привычным к таким путешествиям. Питомец Московского университета, секретарь дипломатической миссии в Персии, автор еще не напечатанной, но уже разошедшейся по всему отечеству комедии, путешествовал много, а сейчас он возвращался из отпуска к месту службы – на Кавказ, в распоряжение прославленного генерала Ермолова.
Обычный по тому времени маршрут: из Петербурга сначала в Великий Новгород, потом Старая Русса, Валдай, Вышний Волочек – до Москвы. Оттуда через Тулу и Липецк до Воронежа. Из Воронежа до Моздока еще можно ехать на почтовых, а уж дальше нужно пересаживаться в седло. Именно так А. С. Грибоедов и добирался до Персии – через Тифлис – в 1818 году. Так почему же на этот раз он едет сначала в Киев, а потом в Крым? Отпуск его уже давно закончился, а это приблизительно то же самое, что направляться в Архангельск через Иркутск.
Может быть, причина в простом желании отдохнуть от суетной столицы? Там друзья и поклонники буквально не давали ему ни минуты покоя. И это не преувеличение. Грибоедов писал своему старому другу Степану Никитичу Бегичеву: «Никита, брат Александра Всеволодского (Всеволожского – В. М.), Александр, брат Володи Одоевского, журналист Булгарин, Мухановы и сотни других лиц у меня перед глазами». Сотни лиц! Есть от чего утомиться, устать и жаждать отдохновения.
Среди тех, с кем он постоянно и часто общается, Никита Муравьев и Александр Бестужев, – с Грибоедовым они вскоре станут друзьями, как и с Александром Одоевским, с которым он близко сходится еще в Грузии. Постоянно общается и с Вильгельмом Кюхельбекером, Кондратием Рылеевым, Петром Каховским, Александром Корниловичем, Дмитрием Завалишиным, Николаем Оржицким. Почти все они – вдохновители и организаторы заговора, итогом которого станет неудачное восстание на Сенатской площади. Автор капитальной монографии «Грибоедов и декабристы» академик М. В. Нечкина недаром писала: «…Грибоедов вращался в кругу основного актива Северного общества и был дружен с наиболее выдающимися его представителями».
Учтем эти обстоятельства и сделаем небольшое отступление. В 1926 году в журнале «Каторга и ссылка» (в 1935-м его по личному распоряжению Сталина закроют навсегда) было опубликовано стихотворение неизвестного автора под названием «Г……ву».
Вот оно:
С глубоким трепетом волненьяЯ зрю тебя идущим в путь!Тебе неведомо сомненье,И страха тайное смущеньеВ твою не проникает грудь.Иди ж, свободой вдохновленный!Иди принять судьбу свою!А я, от вас отъединенный,Ваш подвиг славный воспою.Молю тебя: когда в содружномКругу ты примешь свой обет,Друзьям и северным, и южнымМойПо всем приметам стихотворение это посвящено Грибоедову, отправлявшемуся в южный вояж, а его автор, как я выяснил и доказал, еще один друг Грибоедова – Андрей Андреевич Жандр.
Содержание стихотворения легко привязать к конкретным обстоятельствам и лицам. Есть некто, «не ведающий сомненья», направляющийся в путь и имеющий возможность «передать привет» северным и южным собратьям. Есть и лицо, то есть автор, «отъединенный» от тех, кто «принял обет» (Жандр в заговоре не участвовал, хотя и знал о нем почти все – недаром его после краткого допроса освободили.) Обозначается в стихотворении и время действия. После 14 декабря 1825 года подвиг «в содружном кругу» стал невозможен, а передавать привет одновременно и северным, и южным можно было разве что на каторге. Помимо всего прочего, только к Грибоедову и можно приложить эпитет «свободой вдохновленный» – вспомним антикрепостническую направленность «Горя от ума», которую активно пропагандировали декабристы.
Когда в конце 1850-х годов Жандра спросит первый биограф Грибоедова Смирнов, какова была действительная степень участия Грибоедова в заговоре 14 декабря? Жандр ответит: «Да какая степень? Полная… Разумеется, полная. Если он и говорил о 100 человеках прапорщиков, то это только в отношении к исполнению дела, а в необходимость и справедливость дела он верил вполне».
Жандр вспоминает ставшие известными грибоедовские слова – «Сто прапорщиков хотят переделать весь государственный быт России». Как быть с этим? Тут все не так однозначно. В научной литературе приводятся доказательства – сказано это было еще до Грибоедова и лишь впоследствии «прикрепилось» к его имени.
Но допустим, что все же это вымолвил сам Грибоедов. А разве не бывает так, что в кругу пылких энтузиастов с ними спорят, испытывают их идеи «на разрыв», а в беседе со скептиками те же мысли горячо поддерживают. Именно об этом сам Грибоедов писал Бегичеву 7 декабря 1825 года: «Люди не часы; кто всегда похож на себя и где найдется книга без противоречий?»
Но вернемся в лето 1825 года. Едва приехав в Киев и остановившись в «Зеленом трактире», Грибоедов тотчас отправляется на встречу с Михаилом Бестужевым-Рюминым. Тот сразу же послал специального гонца в Васильков, за Сергеем Муравьевым-Апостолом. Вскоре появляется и Сергей Трубецкой, который в конце прошлого года получил назначение в Киев и развил бурную деятельность по объединению сил Северного и Южного обществ заговорщиков, не увенчавшуюся, правда, успехом.
В той же гостинице, где остановился Грибоедов, проживал и Артамон Муравьев, появился и Михаил Муравьев-Апостол. Все они – актив Васильковской управы Южного тайного общества.
Когда через полгода участников этой встречи начнут допрашивать, что побудило их собраться по приезде Грибоедова, они станут давать неопределенные и путаные ответы, доказывать, что это было самое невинное дружеское свидание. Трубецкой в осторожных выражениях скажет, что Грибоедова «испытывали», но он не обнаружил желаемого для заговорщиков образа мыслей, и его оставили в покое. Но добавит: «Разговаривал с Рылеевым о предположении, не существует ли какое общество в Грузии, я также сообщил ему предположение, не принадлежит ли к оному Грибоедов? Рылеев отвечал мне на это, что нет, что он с Грибоедовым говорил; и сколько помню, то прибавил сии слова: «он наш», из коих я заключил, что Грибоедов был принят Рылеевым. <…>… И я остался при мнении моем, что он принял Грибоедова».
В январе 1826 года, когда следствие шло полным ходом, поручик Евгений Оболенский, которого сам венценосный следователь Николай I и исповедник-священник сумели склонить к раскаянию в содеянном, написал императору письмо с приложением списка имен тех, кто был ему известен в рядах заговорщиков. Надо сказать, что список он составил с высокой степенью достоверности. В нем была 61 фамилия, среди них – Грибоедов. Из всех названных оправдаться сумели лишь двое. Один с помощью влиятельного заступника, другой – Грибоедов.