Отечественная война и русское общество, 1812-1912. Том II

Сивков Константин Васильевич

«Вы надеетесь на ваших союзников. Где они? Не на австрийцев ли, с которыми вели войну в 1809 г. и у коих взяли область при заключении мира? Не на шведов ли, у которых отняли Финляндию? Не на Пруссию ли, от которой отторгли часть владения, несмотря на то, что были с ней в союзе? Пора нам кончить эти споры. Император Александр и граф Румянцев будут отвечать перед лицом света за все бедствия, могущие постигнуть Европу в случае войны. Легко начать войну, но трудно определить, когда и чем она кончится. Напишите вашему императору о всем, что от меня слышали. Я уверен, что он обсудит, как следует, наше общее дело».

Слова Наполеона были немедленно сообщены послом императору, ответившему Куракину, что это не охладит его дружественных отношений к Наполеону, но он протестует против тех слов, где говорилось о его желании приобрести часть Варшавского герцогства. Он никогда и не думал о каком бы то ни было расширении границ своей империи.

Разговор с Куракиным — почти объявление войны, и действительно, с этого времени обе стороны весьма интенсивно готовятся к войне. Во время этих приготовлений от Наполеона не скрылось воинственное настроение антифранцузской партии Пруссии во главе с Гарденбергом, боявшейся уничтожения Пруссии Наполеоном. У Гарденберга является план заключения коалиции с Россией, — превратить Россию в центр, вокруг которого сплотятся националистические элементы Германии. Письмо Гарденберг от 16 июля заключало формальное предложение коалиции при условии, если русские войска приблизятся до средины Пруссии, что обеспечивало ее от всяких опасностей со стороны.

С этой целью и Шарнгорст поехал в Царское Село, но переговоры кончились ничем. Прусский проект показался фантастическим даже Александру. К тому же: Пруссия требовала очень многого и в то же время, со своей стороны, ничего не давала. Страхи прусских патриотов относительно намерений Наполеона по поводу Пруссии были довольно преувеличенными. У Наполеона не было намерения уничтожить Пруссию, не даром австрийский проект раздела Пруссии не встретил в Наполеоне сочувствия. Для Наполеона было выгоднее заключить союз с Пруссией и заставить ее принять участие в походе. Да и прусскому королю приходилось отказаться от своих политических мечтаний и согласиться на заключение союзного договора с Францией, о чем 24 февр. (7 марта) 1812 года Фридрих-Вильгельм III уведомил Александра.

Австрийское правительство, руководимое Меттернихом, не колебалось ни одной минуты: 2 (14) марта 1812 г. заключило договор с Францией. Слова Наполеона о полной изолированности почти оправдались, так как Александр нашел союзника лишь в Бернадоте. Удачные движения на Дунае привели к желанному миру с Турцией 16 (28) мая [5] , хотя его условия и не соответствовали действительным намерениям правительства. Готовясь к войне, правительство почти стояло на реальной почве и забывало о своих прежних фантастических планах. Впрочем, последние иногда возрождались с новой силой. Так, посылая Чичагова в княжества, Александр дал ему собственноручную инструкцию, в которой намечал план действий России среди славянских народностей на Балканском полуострове для возбуждения их против Австрии за ее «коварное» поведение. Из сербов, венгров, босняков, далматцев, черногорцев, кроатов, иллирийцев образуется армия, которая будет серьезно угрожать правому крылу французской армии, в результате чего будет завоевание Боснии, Далмации и Кроации и захват Триеста, и тогда, установив сношения с англичанами, нужно стремиться пробраться в Тироль и Швейцарию. Конечно, теоретически все это было умно и целесообразно, но, в общем, весь этот проект — только одна фантазия. Первые месяцы 1812 года прошли в приготовлениях к войне — собиранию армии, ее передвижениях, снабжении ее необходимыми припасами. К концу мая все необходимые приготовления были сделаны, и обе стороны считали себя готовыми к войне, и чрезвычайно было затруднительное положение Куракина, который, не получая никаких новых инструкций от правительства, по-прежнему должен был поддерживать двойственный союз, на который уже, однако, никто не обращал никакого внимания. Куракин постоянно во всех кругах чувствовал враждебное к себе отношение и в то же время был лишен возможности так или иначе реагировать на это. Атмосфера все сгущалась и сгущалась, и ультиматум русского правительства 24 апреля являлся первым вестником войны. Куракин в частной аудиенции в Сен-Клу представил его Наполеону, который при его чтении не стеснялся ни в словах, ни в выражениях и, вообще, не скрывал своих негодующих чувств, овладевших им. Но разрыва в данный момент он не хотел и, выразив принципиальное согласие на удовлетворение требований России в духе апрельского ультиматума, Наполеон в то же время, тайно от посла, послал в Вильну своего адъютанта де-Нарбонна, раньше посланного в Пруссию следить за ее вооружениями. Он должен был отвезти письмо государю и ответ герцога Бассано, руководителя внешней политики Франции, Румянцеву и попутно познакомиться с движениями русской армии и вообще военными приготовлениями России. Кроме того, он, должен был уверить Александра в дружбе Наполеона. И письмо последнего к государю говорило о том же, хотя Наполеон не скрывал серьезности положения дел, но говорил также о своем желании мира. Пока блестящий адъютант исполнял свое дипломатическое поручение, недалекое от шпионства, с Куракиным вели переговоры и, по-видимости, во всем уступали, соглашаясь на эвакуацию Пруссии и вывод гарнизона из Данцига. Куракин, против своего обыкновения, с жаром отнесся к работе и выработке текста примирительного договора, будучи уверен в сохранении мира и чрезвычайно высоко оценивая свою историческую роль. Но скоро и Куракин узнал истину, и негодование овладело им от такой двуличной политики. Первое время он потребовал выдачи паспорта, что означало объявление войны, хотя на это Куракин не имел никаких прямых указаний правительства. Наполеон ожидал приезда своего адъютанта и поручил своим министрам пустить в ход все средства, чтобы заставить Куракина отказаться от своего заявления. В конце концов, Куракин сдался, и объявление войны было отсрочено. Сам же Наполеон, пока пытались уладить инцидент с русским послом, отправился в Дрезден вместе с женою. Это было 9 мая. Началась лихорадочная работа по подготовке и обучению армии. Он хотел сразу нанести удар России, а потом восстановить Польшу в виде благодарности за оказанные ему польским народом услуги. Александр тоже не дремал. Оставив столицу, он приближался к Вильне, где тоже были собраны войска, и где тоже происходили упражнения, подобно дрезденским.

5

См. ст. «Турция и Россия».

Наполеон был в Дрездене окружен свитой королей и принцев, подобострастно себя державших, но в то же время его ненавидевших.

Все оскорбленные и униженные Наполеоном сплотились вокруг Александра: все они дышали ненавистью и к Наполеону, и к революции. Они мечтали не только о свержении Наполеона, но и о подавлении революции. Рядом со Штейном, которого Александр приглашал в Россию для борьбы за либеральные начала, подавляемые Наполеоном, были чистейшие реакционеры, враги французской революции. Их злобное шипение разжигало в Александре неприязнь к Наполеону, их вкрадчивая лесть еще более развивала самолюбие монарха, привыкшего играть всегда и везде первую роль и выступавшего в качестве защитника «прав и свободы» угнетенных людей. Реакционная клика давала предполагаемой войне совсем другой тон. Борьба шла не против угнетателя народов во имя национальных интересов, затронутых Наполеоном, и не во имя политического равновесия, нарушенного политикой Наполеона.

Предстоящая борьба во имя «порядка и законности» принимала характер борьбы абсолютических идей и идей, выдвинутых, революцией, столь ненавистных для эмигрантов. Победа России — это не только победа одной нации над другой — это разгром революционной Франции, разгром демократии и торжество старого порядка. Вот почему весь мир следил за готовящейся борьбой, а перед ней и борьба с Англией отступала на задний план. 24 июня Наполеон перешел Неман.

В. Пичета

Пленные испанские инсургенты (карт. Sergent)

IV. Наполеон и Испания

Проф. И. В. Лучицкого

самого раннего утра 2 мая 1808 г. площадь перед королевским дворцом в Мадриде стала наполняться народом. Туда стекались лица всевозможных классов, званий и состояний. Тут были и мужчины, и масса женщин и детей, потомки тех кастильцев, которые некогда создали Испанию, вынесли на своих плечах монархию, долженствовавшую олицетворить собою страну, — монархию, сделавшуюся для них предметом культа. Сильное

волнение царило среди толпы, — волнение, уже в течение ряда дней овладевшее столицей, сказавшееся уже в ряде вспышек, сборищ на улицах и площадях Мадрида. Пред главным входом во дворец стояли готовые к отъезду придворные кареты; было известно, что по приказу Мюрата, командовавшего французскими войсками, занявшими большую часть Испании и Мадрид, должны были выехать во Францию королева Этрурии с детьми и затем оба инфанта, дон Антонио и дон Франциско, последние представители испанской монархии. Отрекшийся от престола Карл IV с женой уже были в Байонне. Туда же уехал и новый король, Фердинанд, сделавшийся героем в глазах кастильцев, олицетворением всего величия прошлого, надеждой будущего, — король, которому еще недавно Мадрид устроил торжественную встречу, устлал коврами его путь во дворец, провожал его восторженными и радостными криками. А в это время чужеземцы наводняли страну, весь Мадрид был обложен французскими войсками, каждое воскресенье на Прадо происходили парады и смотры, в монастыре кармелитов Мюрат совершал торжественные службы, а улица Алькала и площадь Puerto del Sol наводнялись солдатами французской армии, не церемонившейся с мадридской публикой.

Крещение римского короля в 1811 году 10 июня (Верс. Музей)

Спокойно смотрела толпа на отъезд королевы Этрурии. Она была в глазах кастильцев чужестранкой, ходили упорные слухи о ее сношениях с Мюратом, ее интригах. Помехи к отъезду не было. Все внимание приковывали две кареты, которые должны были увезти инфантов, и едва они появились, неистовые крики поднялись в толпе, слышался плач и рыдания, возгласы женщин: «их увозят от нас, их увозят от нас», и в ту минуту, когда экипажи должны были тронуться в путь, на площади появился один из адъютантов Мюрата, Лагранж, посланный Мюратом для наблюдения за отъездом членов королевской семьи и за настроением толпы. Все раздражение, царившее среди населения Мадрида, вся ненависть к чужеземцам, увозящим все, что было наиболее драгоценным в глазах кастильцев, в одно мгновение нашли исход. С криками ярости толпа набросилась на Лагранжа и он был бы убит, если бы его не защитил капитан валлонской гвардии, закрывший его собою от ярости толпы. Еще более возмущенная толпа набросилась на них обоих, и прибывшему французскому патрулю с трудом удалось вырвать обе жертвы народной ненависти из рук разъяренной толпы. Мюрат был оповещен о происходившем на площади, и несколько минут спустя, когда толпа продолжала преграждать путь каретам, батальон французских солдат с 2 пушками явился со стороны дворца. Без малейшего предупреждения раздались выстрелы в толпу, в ужасе и смятении разбежавшуюся по разным улицам и кварталам Мадрида, разнося весть о кровавом избиении. Мюрат исполнил приказ, данный еще заранее предусмотрительным Наполеоном, предписавшим Мюрату доставить хотя бы с помощью насилия королевскую семью в Байонну и моментально подавить мятеж, если он вспыхнет.

Карл IV, король испанский (Гойя)

Но расчет оказался неверным. Толпа разбежалась, препятствий к увозу членов королевской семьи не было более, но то, что произошло на площади, вызвало в населении Мадрида чувство ярости и негодования. Едва сделался известным факт избиения толпы на площади, как все население поголовно схватилось за оружие. Началось уже настоящее восстание, и вся ненависть обрушилась на французских солдат. За убитых на площади платились французские солдаты, в руках которых было оружие. Их избивали и на улицах и в домах. Пощады не было. Щадили и отводили в плен только таких, у которых не оказывалось оружия. Вскоре главные улицы Майор, Алькала, Монтеро и Лас-Карретас были в руках восставших. Мадрид, казалось, вновь очутился во власти народа, и жители Мадрида готовились торжествовать победу, так силен и успешен был натиск толпы. Но победа длилась недолго.

Фердинанд VII (Гойя)

По приказу Мюрата значительные силы: часть гвардии, несколько отрядов кавалерии с пушками были двинуты на Мадрид и быстро овладели улицей Алькала и затем Сан-Херонимо. Схватки с толпой были жаркие, но сопротивление было сломлено. Польские кавалеристы и мамелюки дрались в первых рядах, никому не давая пощады, и затем, по приказу генералов Гильо и Добрэ, бросились внутрь домов под предлогом, что из них раздавались выстрелы, производя повсюду во всех почти домах настоящие грабежи, не щадя ни пола, ни возраста. А на других улицах шла ожесточенная борьба. Жители Мадрида дрались с остервенением, не щадя жизни. Гром выстрелов не прекращался ни на минуту. Вооруженные жители Мадрида перебегали с одной улицы на другую, прятались за углы домов, непрерывно осыпали выстрелами надвигавшуюся армию, целясь в офицеров и пытаясь вывести их из строя.

Борьба длилась в течение нескольких часов, борьба упорная, сопровождавшаяся всеми ужасами уличной борьбы. Дралось все население, но оставался спокойным тот небольшой гарнизон, который французы оставили в Мадриде и который насчитывал около 3 тыс. человек. Правительственная хунта, в руки которой король Фердинанд передал управление Испанией, настаивала на необходимости сдерживать войска, и по ее предписанию генерал-капитан Негрете издал приказ, воспрещавший гарнизону покидать казармы. Напрасно некоторые из горожан Мадрида пытались возбудить войска, вызвать их на борьбу с чужеземцами. Усилия их были напрасны. Мольбы их, обращенные к артиллерии, стоявшей в квартале de las Maravillas, не имели успеха: солдаты отказались выдать восставшим пушки. Только к концу уличной борьбы, когда в артиллерийской казарме разнесся слух, что французы овладели казармами других частей гарнизона, артиллеристы, наконец, решились принять участие в борьбе. Были вывезены 3 пушки и под командой 2 офицеров, Веларде и Дависа, к которым присоединился отряд пехоты с Рюисом во главе; отряд, подкрепленный еще уцелевшими восставшими, вступил в бой и оттеснил наступавших французов, даже забрал некоторых из них в плен. Но выступление генерала Леграна, командовавшего отрядом, стоявшим подле монастыря Сан-Бернардино, решило исход борьбы. Французы кинулись в штыки и малочисленный отряд не выдержал натиска. Рюис был тяжело ранен при самом начале борьбы, Веларде был убит артиллерийскими снарядами, и отряд, оставивший значительное количество убитыми и ранеными, вынужден был бежать. Последнее сопротивление было сломлено: Мадрид был у ног победителя, начавшего тотчас же жестокую и беспощадную расправу с разбитым и подавленным населением. Напрасно правительственная хунта умоляла Мюрата о пощаде. Ее усилия были тщетны: требовался хороший пример, чтобы создать успокоение в Мадриде и стране, подготовить почву для новой династии, уже намеченной Наполеоном для Испании. В здании почты собралась военно-судная комиссия, с усиленной быстротой выносившая приговоры всем захваченным, всем заподозренным, — всем, на кого поступали доносы и донесения. Суд произносил приговоры без подсудимых. Приговоры сообщались команде, и целыми кучами, тут же на улице, осужденные расстреливались. Не мало было таких, которые были еще живы: их оставляли умирать: было много дела и без них. К вечеру Мадрид был спокоен спокойствием могилы. В Мадриде и в стране было введено осадное положение. Обязательное постановление гласило, что, у кого будет найдено оружие после срока, назначенного для сдачи его, или, кто остановится на улице в сообществе более 6 человек, тот будет немедленно расстрелян. Город или село, где окажется убитым французский солдат, подвергнутся сожжению. Мадрид был объят ужасом. Все власти, наперерыв друг перед другом, старались выказать свою полную покорность победителю. Инквизиционный трибунал превзошел всех. Он вынес суровое осуждение всем «революционным выходкам, которые, прикрываясь маской патриотизма и любви к королю, подрывали узы повиновения, на которые опирается верность народов». Лишь правительству, гласит акт инквизиции, подобает «руководить патриотизмом».