Отель на краю ночи
Шрифт:
С полудня в сердце поселилась тревога, не имевшая под собой никакой причины. Вечер прошел в тревожном ожидании, а когда пришла ночь, Данил, измотанный предчувствием беды и собственными страхами, неожиданно уснул.
Проснулся он среди ночи, совершенно внезапно. Отец устроил его в отдельную палату, чтобы сын «наслаждался одиночеством». Данил услышал шорох, а вслед за тем почувствовал сквозняк, словно кто-то беззвучно открыл дверь. Затем раздались шаги – легкие, невесомые, почти неразличимые.
Данил почувствовал, как
Шаги достигли кровати и стихли.
– Кто это? – спросил Данил и вздрогнул – так громко и жутко прозвучал его голос в пустой палате. – Я слышал, как вы подошли. Кто вы?
– Сынок, ты не должен волноваться.
– Мама?
– Да. – Мягкая рука легла ему на волосы. – Прошу тебя, говори тише. Нас не должны услышать.
Даня вцепился пальцами в руку матери. Рука была прохладной, будто мама только что пришла с улицы.
– Я знаю, ты ненавидишь отца, – снова заговорила она.
– Это из-за него ты умерла! – воскликнул Даня, чувствуя, что плачет от счастья. – Но ты сейчас здесь! Ты вновь жива?
– Нет, – грустно ответила мама. – Но давай не будем об этом. Я пришла, чтобы сказать тебе…
– Что сказать, мама?
Даня не видел ее лица, но почувствовал, что она улыбается. Когда она опять заговорила, голос ее звучал мягко и нежно:
– Я люблю тебя и не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
– Мама, я хочу быть с тобой!
– Еще не время, милый. Ты должен жить. Ты вырастешь, станешь взрослым мужчиной. Я хочу гордиться тобой. Хочу, чтобы ты стал хорошим человеком.
– Но я хочу быть с тобой!
– Я всегда буду рядом. Обещаю. А сейчас… мне нужно идти.
Данил схватил руку матери и порывисто поднес ее к своим губам.
– Мама, не уходи! Прошу тебя!
– Я должна, сынок. Но я еще вернусь.
– Правда?
– Правда.
– А когда?
– Я не знаю. Это от меня не зависит. Обещай мне, что больше не будешь делать глупостей.
– Я обещаю, мама! Только приходи поскорее!
Даня перестал чувствовать руку матери. Она словно растаяла у него под пальцами, превратилась в дым. Он испугался и хотел заплакать, но в это мгновение нежный голос матери проговорил:
– Ты увидишь много странного и страшного. Но ты не должен бояться. Ты не должен бояться, милый…
Голос матери звучал все тише и тише, пока не затих вдали. Даня хотел вскочить с кровати и броситься за ней вдогонку, но вдруг почувствовал страшную усталость. Он вздохнул и опустил голову на подушку.
«Она еще придет, – подумал он. – Обещала – и придет». Даня почувствовал, как на него наваливается сон, и не стал ему сопротивляться. Засыпая, он улыбался.
…А утром вернулось зрение.
Отец в тот момент сидел на табуретке, рядом с кроватью сына. Поняв, что снова может
– Папа, – проговорил он и схватил отца за руку, – я…
– Дурак, – сказал Крушилин, обдав Даню запахом перегара. – Дурак и слабак. Жаль, что похитили ее, а не тебя.
Данил не почувствовал ни обиды, ни возмущения, ни горя. Он вдруг четко осознал, что ненавидит этого человека. Ненавидит до того, что готов его убить. Не сейчас, нет. Потом, когда-нибудь – когда выпадет подходящий случай. Ведь это он – он один! – виноват в том, что мама больше никогда не подойдет к Даниной постели, никогда не погладит его по волосам, не скажет нежных слов…
И сейчас, стаскивая с отца вонючие носки, Данила не чувствовал ничего, кроме отвращения.
– Сынок, никогда не пей днем, – хрипел Крушилин, пристраивая толстую щеку на подушку.
– Да, папа.
Крушилин протянул руку и потрепал Даню по волосам.
– Я люблю тебя, ты знаешь?
– Да, папа, знаю.
Засыпая, отец еще что-то бубнил себе под нос, но Даня уже не слушал. Дождавшись, пока отец захрапит, мальчик достал из шкафа чемодан и принялся аккуратно выкладывать вещи на пол, пока не добрался до небольшого деревянного ящичка.
Крышка его была не заперта. Даня откинул ее и достал из специального углубления короткоствольный шестизарядный револьвер. Даня взвесил револьвер на ладони. Затем повернул его к себе дулом и взглянул на круглые головки патронов. Шесть медных головок, и за каждой из них – свинцовая пуля, способная размозжить голову даже такому медведю, как Павел Крушилин.
Даня сжал рукоять револьвера и взглянул на спящего. Вот удобный момент. Оружие в руке, отец спит и еще долго будет спать. Даже если не хватит решимости сделать все сразу и быстро, то есть время, чтобы еще раз все обдумать. Впрочем, зачем думать? Все уже давно решено.
Но выстрелить оказалось не так-то просто. Даня колебался, испытывал страшную досаду.
«Почему это образованные люди такие нерешительные трусы? – подумал он в отчаянии. – Любой из дворовых пацанов на моем месте давно бы уже нажал на спуск».
Он уткнул дуло револьвера отцу в висок.
«Давай! Давай же!»
Рука начала дрожать.
Вдруг свет в комнате померк, как если бы кто-то подошел к окну и заглянул в него. Данил обернулся и уловил краем глаза какое-то движение, словно кто-то быстро отпрянул от окна. Сердце испуганно забилось, глаза вдруг стала заволакивать желтая пелена, и Даня с ужасом понял, что слепнет.
За прошедшие после отравления четыре года с ним это случалось дважды. Первый раз, когда соседский мальчишка Колька Рабишев во время драки ударил его кулаком в переносицу. Тогда слепота продержалась полдня, а к вечеру отступила, к удивлению врачей и скучноватой радости отца.