Отель «Нью-Гэмпшир»
Шрифт:
— Я слишком стара, чтобы лазать по лестницам, — сказала Старина Биллиг, — и не настолько глупа, чтобы совать нос, куда не просят. Но они там, — сказала она, — сходите, посмотрите.
Затем она вернулась обратно на улицу, к своему нежному занятию.
— Я слепой, — признался Фрейд. — Чтобы забраться по этой лестнице, у меня уйдет вся ночь, и я ничего не увижу, если они и там.
— Дай мне твою бейсбольную биту, — сказал я Фрейду. — Я схожу посмотрю.
— Лучше возьми с собой меня, — сказала Иоланта. — Насрать на биту.
— Во всяком случае, мне эта бита нужна, — сказал Фрейд.
Мы с Иолантой
— Если там что-то случилось, — сказал Фрейд, — разбудите меня и расскажите. Или расскажите уже утром.
Какое-то время мы с Иолантой стояли на площадке третьего этажа и прислушивались, но все, что мы смогли услышать, это как семья из Нью-Гэмпшира сдвигает мебель к дверям своего номера. Молодая шведская пара все проспала, очевидно, они были привычны к оргазмам — или к убийствам. Старик из Бургенланда, возможно, умер в своей комнате вскоре после того, как въехал. Британские велосипедисты с четвертого этажа спали, как я подозревал, беспробудным пьяным сном, но когда мы с Иолантой остановились на площадке четвертого этажа, прислушиваясь к радикалам, то натолкнулись на одного из велосипедистов.
— Чертовски странно, — прошептал он нам.
— Что странно? — спросил я.
— Похоже, я слышал ужасный визг, внизу, — сказал он, — а теперь слышу, как тащат тело, но уже наверху. Чертовски странно.
Он взглянул на Иоланту.
— Эта девка по-английски говорит? — спросил он меня.
— Эта девка со мной, — сказал я. — Что бы тебе не отправиться назад в постель, приятель?
В ту ночь, думаю, мне было восемнадцать или девятнадцать, но результаты моих занятий тяжелой атлетикой начинали производить на людей впечатление. Британский велосипедист отправился назад в постель.
— Как ты думаешь, что там происходит? — спросил я Иоланту, кивая на пятый этаж.
Она пожала плечами — совершенно не так, как мать или Фрэнни, но несомненно по-женски. Засунула свои руки в проклятую сумочку.
— Какое мне дело до того, что там происходит? — сказала она. — Они могут изменить мир, — сказала Иоланта про радикалов. — Но им не изменить меня.
Это немного меня успокоило, и мы поднялись на пятый этаж. Я не был там с того момента, как три или четыре года назад помогал перетаскивать пишущие машинки и канцелярское оборудование. Все выглядело по-другому, даже коридор, захламленный множеством коробок и бутылей — наверное, с вином или химикатами. Во всяком случае, химикатов было больше, чем требовалось бы для одного ротапринта, если это действительно химикаты. Может быть, какие-нибудь масла для «мерседеса», предположил я; не знаю. Я сделал самое простое — постучался в первую же дверь, к которой мы с Иолантой подошли.
Дверь открыл Эрнст; он улыбался.
— Что случилось? — спросил он. — Не спится? Многовато оргазмов? — Он увидел за моей спиной Иоланту. — Ищете комнату для уединения? — спросил он меня.
Затем он пригласил нас войти.
Комната соединялась с двумя другими, а я помнил, что когда-то она была смежная лишь с одной комнатой. Обстановка совершенно переменилась, хотя за все эти годы я не видел, чтобы туда вносили или выносили оттуда хоть один крупный предмет; только те вещи, которые, как я полагал, нужны Шраубеншлюсселю для машины.
В комнате находились Шраубеншлюссель
— Чертовский оргазм был сегодня ночью! — сказал Шраубеншлюссель, оскалившись Иоланте.
— Очередная подделка, — сказала Иоланта.
— Может быть, этот был настоящим, — сказал Арбайтер.
— Размечтался, — ответила Иоланта.
— А ты сегодня с крутой девочкой разгуливаешь, а? — сказал мне Эрнст. — Крутой сегодня с тобой кусочек мяса, как я погляжу.
— Тебя только на писанину и хватает, — сказала ему Иоланта. — Сам-то небось импотент.
— Я знаю как раз подходящую для тебя позу, — сказал ей Эрнст.
Но я этого не хотел слышать. Они все меня пугали.
— Мы пойдем, — сказал я. — Извините, что побеспокоили. Мы просто не знали, что кто-то остался здесь на ночь.
— Если нам иногда не задерживаться — выбиваемся из графика, — сказал Арбайтер.
Стоя рядом с Иолантой, которая что-то сжимала в сумке, я пожелал им доброй ночи. В тот момент, когда мы выходили — и это мне отнюдь не привиделось, — в темноте дальней комнаты я заметил еще одну фигуру. У нее тоже была женская сумочка. Но то, что хранилось в этой сумочке, было вынуто, зажато в руке и направлено на нас с Иолантой. Я успел только мельком уловить ее силуэт и очертания пистолета, прежде чем она снова скрылась в тени, а Иоланта закрыла дверь. Иоланта ее не видела; Иоланта продолжала следить за Эрнстом. Но я ее видел — нашу по-матерински нежную радикалку Швангер, с пистолетом в руке.
— И что же все-таки у тебя в сумочке? — спросил я Иоланту.
Она только плечами передернула. Я пожелал ей доброй ночи, но она скользнула своей лапищей по моей ширинке и на миг меня задержала; выскакивая на шум из кровати, я второпях накинул на себя какую-то одежду, на белье у меня времени не было.
— Хочешь снова выпроводить меня на улицу? — спросила она. — А я бы еще чуток покуролесила — и отбой на сегодня.
— Для меня уже слишком поздно, — сказал я, но она чувствовала, как в ее руке твердеет мое мужское достоинство.
— По-моему, вовсе не поздно, — сказала она.
— Думаю, мой бумажник в других брюках, — солгал я.
— Заплатишь позже, — сказала Иоланта. — Я тебе доверяю.
— Сколько? — спросил я, чувствуя, как она сильнее сжимает мой орган.
— Для тебя всего лишь триста шиллингов, — сказала она.
Я знал, что для каждого это стоило триста шиллингов.
— Это слишком много, — сказал я.
— Не похоже, чтобы это было слишком много, — возразила она, резко крутанув кистью.