Отель последней надежды
Шрифт:
Выбрался не спеша, очень лень ему было, да и надеялся он, что хоть эта ночь как-нибудь без трупов обойдется, а тут — начинай все по новой!
— Что вы так долго ехали?! — заговорила издалека сутулая фигура. Голос женский, значит, и впрямь, ерохинская дамочка. — Сколько можно!
— Если там у вас труп, — сказал Максим Вавилов громко, — значит, можно не торопиться! Куда теперь торопиться-то?
— Послушайте, я тут стою одна уже два часа, и мне страшно, и уйти я не могу, а вы говорите…
Максим Вавилов перестал
Приблизившись, сунул ей под нос удостоверение. Она отшатнулась от неожиданности.
— Майор Вавилов. Документы ваши, пожалуйста.
— Ах, ну какие у меня документы среди ночи! Хотя паспорт, по-моему, я брала. Или не брала, что ли?.. Да-да, вот он!..
Мужики выходили из машины, хлопали дверьми и громко разговаривали. Дамочка тревожно заглядывала Максиму за плечо и прислушивалась. Он изучал ее паспорт. Тополя шелестели, скоро пух полетит, не продохнешь тогда.
Паспорт, серия, номер, выдан. Самгина Екатерина Михайловна. Двадцать пять лет. Прописана… В Санкт-Петербурге прописана по адресу Каменноостровский, 43, любопытно!.. Невоеннообязанная, разведенная — уже успела! — выдан заграничный паспорт.
С фотографии на майора Вавилова смотрела распрекрасная красавица. Максим Вавилов взглянул дамочке в лицо.
Вот те на!.. И вправду распрекрасная красавица. Лучше даже, чем в паспорте, потому что на бумаге у нее вид надменный и неприступный, а в жизни встревоженный, и под глазами синяки.
Он протянул ей паспорт.
— А в Москву пожаловали, Екатерина Михайловна, чтобы специально по ночам прогуливаться?
— Что?
Она перестала заглядывать ему за плечо и посмотрела в лицо.
— Где труп, который вы нашли? — грубо спросил он. — Пойдемте, покажете!
Был у него такой способ оценивать всех женщин на свете — годится для того, чтобы завести с ней роман, или нет. Эта годилась.
Еще как, подумал он с некоторой печалью в свой адрес и даже вздохнул.
Утро туманное, утро седое. Нивы печальные, снегом покрытые. Кажется, будто…
— Вы понимаете, я возвращалась из Останкина, поймала машину. Водитель меня довез и высадил прямо под фонарем, видите?
— Он тут один, фонарь-то, — сказал Максим Вавилов. — Как не видеть?..
— Ну вот. Я отсчитала деньги, и он уехал, а я пошла к подъезду.
— Вы здесь живете?
— Снимаю. Я учусь здесь.
— В подъезде? — не удержался Максим Вавилов, но она не поняла. То ли была напугана, то ли вообще без чувства юмора.
— Да нет, почему в подъезде!
— Значит, в университете. Да?
— Нет, не в университете! Я учусь в Останкине, меня начальник на стажировку отправил, на Первый канал. Ах да! Я не представилась!
И с необычайной гордостью она вытащила из кармана долгополого сюртука, в который была наряжена, удостоверение и сунула
В удостоверении была еще одна фотка сказочной красоты и написано большими буквами, что Самгина Екатерина является сотрудником телекомпании такой-то.
— Очень хорошо, — похвалил Максим Вавилов и захлопнул ее удостоверение прямо у нее в ладони. Она удивленно посмотрела на свою руку. — Значит, вы учитесь в Останкине, а здесь снимаете. Бомбила вас привез, вы вылезли, и дальше что?
— И я пошла к подъезду. Вон, где ваши коллеги.., смеются.
Максим Вавилов оглянулся. Мужики рассматривали что-то у подъезда пятиэтажки, выходившей фасадом прямо на Сиреневый бульвар.
— Он под лавочкой лежал, понимаете? Как будто сидел и упал, и я сразу вам позвонила, как только поняла, что он.., неживой. Я сначала думала, что он сумасшедший или.., или… Я испугалась очень.
И тут она заплакала.
— Успокойтесь, успокойтесь, — равнодушно пробормотал Максим Вавилов. — Разберемся.
Прямо перед подъездом, ногами под щелястой крашеной лавкой, щекой на заплеванном асфальте, лежал труп. Даже в свете единственного фонаря было совершенно понятно, что это труп, он и в синеву уже немного пошел, из чего старший оперуполномоченный сделал вывод, что труп даже и не сегодняшний. Примерно позавчерашний такой труп.
И был он совершенно голый.
Екатерина Михайловна, питерская журналистка, издавала жалобные всхлипы, а Максим Вавилов вдруг сильно встревожился.
— Мужики, — сказал он, моментально позабыв про Екатерину Михайловну. — Никак на нашей территории маньяк объявился!
— Тьфу на тебя. Макс!
— Да у него наручники на руках! Вы чего?! Ослепли, мать вашу?!
Стало тихо, как на похоронах, и лейтенант Бобров ногой приподнял деревянное, синее, твердое, бывшее когда-то человеческим тело.
— Наручники, мужики. Глядите!
— И чего делать?
— Оперов с Петровки вызывать, чего делать!..
— А как его.., того?..
— Да удушение! Синий весь, и язык вывален. И шея вон порвана. Вроде порвана, да, посмотри. Макс?
Максим Вавилов нагнулся и посмотрел и вдруг быстро отошел к краю тротуара и завертел головой сначала налево, а потом направо.
— Макс, ты чего?
— Да так…
— А чего ты смотришь-то?!
— Фонарь тут только один горит, во-он там, откуда мы пришли. А потом до самого перекрестка никаких фонарей нету. Где свидетельница? Свидетельница, вы где?
— Только что тут была. Куда ж она подевалась?..
Свидетельницу рвало в кустах так, что слышно было даже отсюда.
Оперативники отвернулись — из деликатности, — и лейтенант Бобров сказал нечто в том духе, что не повезло дамочке.
— Ты бы сгонял в палатку пока, — предложил Максим Вавилов лейтенанту. — Вон на той стороне светится!