Отель последней надежды

Устинова Татьяна Витальевна

И до этого положение было.., двусмысленное, а уж теперь стало хуже некуда!..

Задержаться в Москве она согласилась, потому что у нее на самом деле не было сил и голова начинала кружиться, как только она проводила на ногах больше чем пять минут, и сразу же хотелось сесть. И все еще подташнивало — врач сказал, это из-за того, что в горле повреждены какие-то мышечные ткани, и подташнивать будет долго. А Максим Вавилов производил довольно приятное впечатление.

Кроме того, он «из милиции», а это как бы автоматически означало, что Катя в его присутствии находится в полной безопасности и

«проходит по делу», а не просто так невесть зачем едет на дачу к незнакомому человеку!..

Дача оказалась не совсем такой, какую она ожидала увидеть.

То есть, положа руку на сердце, совсем не такой.

Катя была уверена, что ее привезут в маленький домик с терраской, двумя оконцами и облупившимися струпьями белой краски на подгнивших балясинах крыльца. В домике будет комнатка со щелястыми полами, а в ней тахтюшка и никелированная кровать, покрытая домотканым покрывалом. Еще будет этажерка с книгами — журнал «Октябрь» за семьдесят восьмой год, «Анна Каренина» в растрепанном переплете, «Робинзон Крузо» вовсе без обложки, таблица натуральных логарифмов, изданная Учпедгизом в пятьдесят шестом, томик стихов под названием «И чувства добрые я лирой пробуждал» и парочка журналов «Искатель», очень затрепанных, с вылезающими страницами. На запущенном участке непременно будет сирень, пара яблонь и серый от времени забор, кое-где завалившийся всторону соседей.

Никакой такой дачки не наблюдалось.

Максим Вавилов долго петлял по ухоженной шоссейке, свернув с запруженной машинами Ленинградки, и уже тогда Катя Самгина заподозрила неладное, потому что вокруг не было никаких старых дач, все сплошь лес, поля — впрочем, очень живописные — и крыши одиноких особняков.

Потом они въехали в поселок. За высокими решетками не было видно домов, только лес, засыпанные гравием дорожки, ухоженные газоны и альпийские горки. В одном месте открылся даже теннисный корт. Там гоняли мячик два пацаненка лет десяти и с ними мужчина в белых шортах и без майки.

Возле одной из решеток Вавилов остановился, покопался в «бардачке», что-то такое нажал, и кованые ворота в ажурных виноградных листьях стали медленно отворяться, и машина, шурша колесами по гравию, въехала на территорию.

— Вы уверены, что нам сюда? — спросила Катя, и Максим кивнул.

Она заметила, что он мрачнел с каждой секундой, а уж когда показалась красивая и моложавая женщина, его мать, помрачнел окончательно…

— Ка-тень-ка, — по слогам позвала красивая женщина. — Идите сюда, я вам все покажу!..

Катя прошла под раскидистыми соснами, стоявшими просторно, как в парке, по ухоженной траве до широких ступеней и возле них нерешительно разулась.

— Обувь можете не снимать, — сказала Татьяна Ильинична.

Широкая веранда в финском духе переходила в застекленную террасу, а та еще куда-то переходила, и кругом было дерево, беленые стены, высокие потолки, камин посреди зала, выложенный из речного камня, какие-то рыцарские доспехи на стенах.

— Я сейчас уеду, вы не беспокойтесь, — говорила между тем Татьяна Ильинична. — Это кухня, это ванная.., ах нет, это сауна, я сама здесь редко бываю, все забыла! Вот ванная. Это все гостевые. Вы, наверное, будете на втором этаже, да? Макс, Катя будет жить на втором этаже?

— Мама,

она будет жить, где захочет.

— Это переход в бассейн, и там же, в бассейне, джакузи, Макс вам потом покажет. Покажешь, Макс?

— Мама, если Катя захочет, покажу.

— Я бы в этой самой джакузи жила, — продолжала мать. — Или джакузи — он? Не знаете. Катя? Вот дурацкая привычка учителя русского языка! Я все время думаю, правильно так сказать или не правильно, словно тетрадки проверяю!

Услышав про учительницу. Катя обрадовалась так, как будто много лет прожила среди монголов и вдруг увидела соплеменника!..

— Моя бабушка тоже учительница русского, — сообщила она. — Много лет в школе проработала. Заслуженный учитель России. Она на пенсии давно, и уже.., совсем старенькая. Но она тоже меня всегда поправляет. Она иногда не помнит, как меня зовут, но помнит, что говорить «в этой связи» нельзя. Нужно говорить «в связи с этим»!

— «В этой связи» — это когда «кто-то состоит в этой связи уже давно», — с поучительной интонацией сказала Татьяна Ильинична и засмеялась. — Видите, мы все, учителя, одинаковые! Лестница наверх там, это холодильники, тут лед сам морозится. Вы любите пить со льдом?

— Люблю, — призналась Катя Самгина. — Я лед кладу даже в кофе, если пью холодный.

— Мама, — сказал Максим Вавилов громко. — Тебе пора уезжать.

— Малина на столе. И не обращайте на него внимания. Пусть он себе где-нибудь тихо бухтит, а вы отдыхайте, Катя. Кстати, что у вас с горлом?

— Мама, она свидетельница по делу, и ее чуть не задушили.

— Боже мой, что ты говоришь. Макс! Как — чуть не задушили?!

— Мам, я сейчас не могу тебе это рассказывать.

— Ну хорошо! — Татьяна Ильинична пожала плечами и покрутила коротко стриженной головой. — А ты где? Ты откуда с нами разговариваешь?

Максим Вавилов вышел из-за камина.

— Здесь я.

— Хорошо. Не время так не время. Хотя мне бы с тобой обязательно нужно поговорить, — добавила она серьезно. — Отец очень переживает, и вообще.

— Мам, я не могу с ним разговаривать.

— Это потом, потом, — торопливо сказала мать, и на лице у нее промелькнуло огорчение. — Катя, но вы пообещайте, что непременно заедете к нам в гости. Максим вас привезет. Вы из Питера, да? Мы с мужем очень любим этот город!

— Мама, она не заедет!

— Нет, почему, — вдруг вступила Катя Самгина, которой надоел Максим Вавилов, — конечно, заеду, спасибо. Я могу сама заехать, не нужно меня везти!

— И я могу водителя прислать, — сказала Татьяна Ильинична. — Макс, можно тебя на два слова?

И Катя осталась одна.

Комната была огромной, просто каких-то невероятных размеров. Может быть, так чудилось еще и потому, что высоченные окна выходили на веранду и там, где они были открыты, трава и сосны казались продолжением дома.

Она подошла к стене и потрогала ее рукой. Обыкновенная беленая стена, прохладная и шершавая на ощупь. Вдоль стены стояли глиняные горшки, в некоторых росла трава, а в других ничего не росло, а из одного, широкого и плоского, торчали газеты и какие-то журналы. Пол был темный, гораздо темнее стенных панелей, и там, где на него падало солнце, теплый, почти горячий.