Отель последней надежды

Устинова Татьяна Витальевна

— Я не разведчик.

— Ну какая разница!

— Очень большая. Почему-то моя бывшая жена тоже считала меня разведчиком, хотя я сто раз говорил ей, что безопасность и разведка — это разные ведомства.

Надежда махнула рукой:

— Мой бывший муж тоже никогда не понимал, чем я занимаюсь на работе! Ему все казалось, что гостиница — это такой.., притон, понимаете?

— Притон?

— Ну да! Гнездо разврата. Ну, что делает портье, к примеру? Стоит за конторкой и строит гостям глазки!

— Глазки?

— Ну,

то есть заигрывает с ними, понимаете? А то, что мне нужно поселить, сдать на регистрацию документы, не перепутать счета, взять именно столько денег, сколько нужно, — это все ерунда! Кроме того, мы решаем миллион бытовых проблем, ведь люди приезжают к нам в гости, и им должно быть удобно! Лидочка всегда говорит, что главная наша забота — чтобы было удобно гостям, а начальству, владельцам — это все потом! Однажды приехала писательница, пошла на улицу и упала. Приходит в отель, а у нее куртка спереди вся в грязи, и джинсы, и ботинки! А по правилам вещи в стирку забирают только утром, понимаете?! А ей в этой куртке завтра на какую-то встречу, и ее в лицо все знают, кто книги читает! И она меня умоляет помочь, и, конечно, я ей помогла! И всем помогаю!

— Вы давно работаете?

— Пять лет. Я как раз и начинала портье, за стойкой стояла, а теперь я начальник службы, и мне очень нравится!

Тут она вспомнила, что должна говорить ему, куда ехать, и с удивлением обнаружила, что они уже переезжают мост.

— Послушайте, — сказала она недоверчиво. — А вы вправду изучали карту города?

— Конечно.

— И запомнили, где именно находится Каменноостровский проспект?

— Санкт-Петербург простой город, — ответил Дэн Уолш. — Солнце садится, очень красиво, правда?

— Правда.

Они немного полюбовались на солнце, тем более что движение на мосту застопорилось.

— Париж сложнее, — продолжал Уолш. — Стамбул еще сложнее. Я знаю столько городов! Иногда они мне снятся. Но лучше всего я знаю Париж. Когда меня отправят на пенсию, я пойду работать в парижское такси. У меня будет машина с шашечками и надписью «Такси паризьен», я научусь курить трубку, заведу себе синий берет и бульдога. Бульдог будет сидеть на переднем сиденье, и я буду разговаривать с ним по-французски, когда мы станем поджидать пассажиров напротив «Комеди Франсез».

— Вы говорите по-французски?

— Нет, — сказал американец беспечно. — Но у меня же будет французский бульдог, и сам я буду французский таксист, так что придется выучить.

Надежда сбоку посмотрела на него.

Странно было ехать в лимузине в порванной юбке с начальником службы безопасности американского президента и разговаривать про парижское такси и бульдогов!

— Здесь нужно развернуться. Сквозной проезд закрыли, потому что затеяли ремонт.

— Налево или направо?

— Прямо, а на светофоре налево, под стрелку.

Надежда потерла нос, который, кажется, был чем-то испачкан.

Ну

да, она же вытирала его грязной рукой, когда упала! Господи, скорее бы домой, скорее бы в ванну, осмотреть повреждения, снять разодранную юбку и позвонить Лидочке! Может, хоть она скажет, что теперь делать с американцем, который почему-то оказался лучшим другом.

Это было не правильно, и думать про него как друга было категорически запрещено, но с той минуты, как он перепрыгнул заграждение Исаакиевского собора и пошел прогуливаться под колоннами и потом сказал что-то вроде «лежачего не бьют», он стал казаться.., своим.

Она и орала на него в скверике именно как на своего!

Вспомнив, как орала. Надежда решила, что должна извиниться.

— Господин Уолш, — сказала она, — я хотела бы попросить у вас извинения за то, что так.., несдержанно вела себя по отношению к вам. Как правило, я этого не делаю, и кто угодно из служащих отеля подтвердит вам, что я всегда стараюсь быть корректной.

— Отличная речь, — похвалил Уолш.

Именно так сказал бы «старый друг», если бы она вздумала столь витиевато перед ним извиняться за какую-нибудь глупость!

— Вот у той двери остановите, пожалуйста.

Лимузин мягко причалил к бордюру, который в Питере неизменно именовался «поребрик», и американец посмотрел на нее.

— Наверное, вам лучше перевернуть юбку.

— Как?!

— Наоборот. — И он показал, как именно. — Чтобы ваш.., разрез оказался спереди или сбоку. Так будет меньше заметно.

Надежда повиновалась и, отчаянно сопя, перекрутила юбку. Крутить сидя было очень неудобно, и сопела она от усердия.

— О'кей, — опять похвалил ее Уолш. — А теперь выходим, и я все время иду слева от вас.

— Благодарю вас, Дэн, не нужно так затруднять себя.

— Вот именно. Не нужно так затруднять себя, Надежда. И не выходите, пока я не открою вам дверь.

Она покорилась. Ну хорошо, хорошо, дверь так дверь!.. Мою сумку ты сегодня уже спас, поэтому я тебя слушаюсь.

Тут ее осенила мысль, что у нее может быть беспорядок, а американец явно вознамерился провожать ее до квартиры!

Нет, ничего ужасного нет, конечно, но кровать совершенно точно не застелена — с тех пор, как ушел ее муж, она ленилась убирать, — и чашек немытых полно, и кофе, наверное, кончился.

С тех пор, как муж ушел, она пила кофе в «Англии» с Лидочкой, а дома не пила!.. И хорошо бы Марья Максимовна не заметила ее триумфального возвращения в порванной юбке и с американцем!.. Она человек строгих правил и уже несколько раз с пристрастием допрашивала Надежду, почему не видно ее мужа и куда он так надолго подевался.

Надежда врала что-то насчет затяжных командировок и старалась прошмыгнуть побыстрее, чтобы избежать дальнейших расспросов, и, даже когда приносила печенье, погостить ни разу не осталась.