Отель Страстоцвет
Шрифт:
Она уже знала о своей судьбе, об уготованном ей женихе из знатного рода и о приёме у Великого морского владыки, что готовился в честь их помолвки, когда вдруг, качаясь на волнах и глядя в золотое небо, она внезапно заметила его. Под прохладными струями небольшого водопада, притаившегося среди скал, он стоял, погруженный в воду по колено. И сверкал на солнце шоколадом атласной кожи, переливающейся в утренних лучах лазурью мелких капель. Сильный, крепкий, могучий, настоящая гора мышц.
Он успел ее заметить до того, как Нея нырнула и скрылась под водой. И наследующий день пришел туда снова. Потом еще и еще. Сначала она наблюдала за ним издалека, потом гигант
Но, заметив частые отлучки дочери, родители вдруг обеспокоились и решили ускорить приготовления к свадьбе. Мольбы Неи не были услышаны. Отец и знать ничего не желал о любви с демоном, повелевающим огнем. Они заперли дочь и запретили видеться с любимым. Поддавшись на уговоры бедной Неи, сестрицы отворили дверь комнаты и выпустили ее на волю. Прощаясь, они знали, что совершают ошибку, но не могли препятствовать ее стремлению к счастью.
И теперь она, роняя слезы, плыла от них прочь. Прочь. И навстречу своей большой любви. Конечно, она знала про смертельный риск, которому подвергалась всякий раз, касаясь своего возлюбленного. Но надежда на то, что магия воды способна вовремя усмирить пламя, успокаивала. И дарила веру в то, что они будут счастливы в объятиях друг друга целую вечность.
Вряд ли бы кто-то отказался от любви, даже зная, сколько боли придется вынести. Так и она. Даже если бы отец успел вовремя предупредить о том, что магия воды на земле бессильна, все равно бы ушла к любимому. Ради только одного. Ради одной единственной ночи вместе против целой жизни с нелюбимым.
Федор… Он ждал на берегу, сидя на камне возле водопада, который стал им таким родным за последние полгода, и перебирал пальцами жемчужное ожерелье той женщины, которая была для него целым миром. Той, за которую он готов был бороться до последнего вздоха и, не задумываясь, отдать свою жизнь. Он гладил бусинки, каждая из которых сверкала, напоминая о ее улыбке, и нервничал, даже твердо зная, каким будет ее выбор.
Федор… Он смеялся, взяв это имя. Он же демон, если следовать догматам церкви, где есть Феодор-мученик. А его собственная мука? Чем та показалась бы церковникам? Ведь у некрещенных Древних не было души, как те считали. И грешная плотская любовь двух демонов, огненного и водяной, разве могла заставить страдать?
Федор любил Нею так сильно, как только был способен любить женщину мужчина. Даже во сне потом всю свою жизнь видел ее, как наяву, только протяни руку. Ведь ради него она становилась другой. Не стремительной изумрудной тенью в толще воды. Обычной женщиной. Совершенно обычной. Даже не красавицей, легшей на полотно Леонардо или Буонаротти.
Высокой, с рыжими легкими волосами, смеющейся улыбкой, изумрудами глаз, крохотной грудью и длинными сильными ногами. Он не встречал таких ни до нее, не после…
Только эта милая сердцу маленькая русалка давала ему раскрыться и быть собой. Только ее он не мог спалить своей страстью. С обычными женщинами, глядя на прах, лежавший перед ним три раза, Федор был лишь легким дымком, не ифритом.
А с ней… Мысли прервались легким всплеском воды.
Он вдруг увидел ее прекрасное лицо, показавшееся над волнами, и вскочил с места. Оставил жемчужное ожерелье на камне и, не раздумывая, бросился вниз. Нырнул, подхватывая ее за талию и приподнимая над поверхностью.
Нея смеялась, радуясь встрече, хоть и выглядела
Они слились в страстном поцелуе, прячась за летевшие с высоты хлесткие струи затерянного среди скал водопада. И не могли насытиться друг другом после долгой разлуки.
Огонь заставлял воду закипать. Вода тушила пламя. Сплетались тела, переливаясь рыжими всполохами, жадно лижущими болезненно торчащие соски, мгновенно сжиравшими тонкую полоску рыжих волос между раскинутых мокрых изнутри бёдер.
Тела сплетались сильнее. Закрывались блестящей пленкой воды, ласково тушащей пламя, зализывающей все шрамы, проникающей и остужающей. Вода переливалась бриллиантами на черной короткой шерсти в низу его живота, рассекалась вздыбленным раскаленным естеством, стремившимся получить больше ее же, вдруг становящейся ледяной внутри Неи.
Она сидела сверху, проливаясь на него собственной смазкой и еле пахнущей лилиями и лотосом водой, возникавшей ниоткуда. Вода бежала по ее телу вниз, игралась с дрожащим втягиваемым животом, обегала бесстыдно раскрытые бледно-розовые створки, покрытые прозрачными каплями, стремящиеся к матово-кофейному живому змею, алеющему наконечником, блестевшим в ответ.
Вода смешивалась с парящим прозрачным огнем, тихонько выходящим из него. Остужала, проникала внутрь, растекалась тонкой пленкой по играющим мускулам.
Нея улыбалась, прижимая палец к его губам, просившим быть осторожнее. Насаживалась, прижимаясь сильнее и превращаясь в шторм, волнами бьющийся о живот Федора. Нея билась и кричала, забывая об осторожности, разбрызгивая вокруг себя алмазные капли. И Федор уходил все глубже и глубже, рыча в ответ, глядя в ее глаза, не помня о главном…
И когда Нея вдруг, в один момент, стала в его руках живым факелом, не сумев погасить пламя, рванувшееся к ней со всех сторон и вспыхнувшее даже внутри… Федор тоже ничего не смог. Ничего… Он просто хватал руками пепел, бывший когда-то его единственной в жизни любовью, сжимал в ладонях и не мог поверить, что обратного пути нет. Что сам сделал это. Сам погубил ту, на которую не мог надышаться. Ту, которая заставляла сердце биться быстрее. Которая была смыслом всей его жизни.
И теперь стала ничем. Пеплом, воздухом, пустотой.
Он рыдал, не желая поверить, что больше не увидит ее глаз, не услышит голоса, не сможет прикоснуться к нежному бархату кожи. И наказывал себя долгими сотнями лет одиночества и изгнания, не показывая никому слез и боли, что таились внутри, не затихая ни на секунду. Пока просто не стал каменной скалой с оголенными нервами и израненной душой. Пока, наконец, не посвятил себя служению Отелю, чтобы больше не владеть собственной душой и не чувствовать. Никогда. И ничего.
— Теперь вы понимаете? — Богиня смотрела на двух водных сестер, сидевших на высохшем камне. — Понимаете? Он жил с этой болью, винил себя и потому не хотел оправдываться. Пытаясь искупить годами одиночества свой грех.
Веки, налитые свинцом, никак не хотели открываться. Тяжелые, будто пудовые, они ощутимо давили на зрачки. Девушке пришлось сделать усилие, чтобы разлепить их. И все изменилось.
Свет. Яркий, слепящий, впивающийся в радужку тысячами колючек. Он растворял в себе все вокруг. Взрывался ядовитым белоснежным фейерверком прямо над ее головой. В совершенно темной комнате.