Отголосок
Шрифт:
Возможно, единственный момент самоотверженности.
Мэтт был тем, кто дал мне первый раз попробовать вкус мести, когда подготовил почву для убийства моих приемных родителей. Моя расплата за годы плохого обращения. Настолько, насколько одна часть меня презирала Мэтта, другая часть была ему благодарна.
– Через тридцать минут? Башня Трибьюн?
– предлагает он.
– Ладно.
Вешая трубку, я бросаю телефон на пассажирское сиденье. Услышав его голос, я начала еще больше тревожиться. Нужно покинуть этот город. Чтобы бежать от этого места
Я начинаю ехать по Мичиган Авеню, и когда паркую машину, иду прямиком к башне Трибьюн. Улицы и тротуары заполнены бизнесменами и туристами. Проходя через толпу, я пересекаю улицу и жду Мэтта.
Мое внимание сосредоточено на саксофонисте, который играет Otis Rush на саксофоне. Когда люди проходят мимо него, они бросают доллары и центы в открытый чехол от его саксофона, а я теряюсь в гладкой мелодии. Я наблюдаю за мужчиной и задумываюсь о нем. Он старый и седой, одетый в изношенную одежду. Его темная кожа испещрена глубокими морщинами, и, хотя его суставы старые, движения рук грациозные. Глядя на него, думаешь, что он одинокий и печальный, но покачивание его головы, когда он играет - верный признак счастья. Но как тот, кто, кажется, не имеет ничего, может быть счастливым? Я хочу спросить его, но спотыкаюсь, когда теряю равновесие, обнаруживая, что нахожусь в руках Мэтта. Он хватает меня сзади и разворачивает лицом к себе. Одна его рука лежит на моей спине, а другая удерживает меня за руку, пока мы двигаемся в медленном ритме музыки.
Он осматривает меня своим взглядом и улыбается, это раздражает меня, зная какое удовольствие он получает оттого, что я так близко к нему. Если бы вокруг нас не было так много людей, я бы оттолкнула его. Последнее, что мне нужно, - устроить сцену, поэтому я позволяю ему вести меня, к его удовольствию, сохраняя глаза опущенными.
– Перестань выглядеть такой несчастной, Элизабет. Люди смотрят на нас.
Прикусив губу, я изображаю слабую улыбку, и поднимаю голову, встречаясь с ним взглядом. Его зрачки большие и черные, но в этом нет ничего нового. Меня поражает, что этот наркоман, которого я знаю еще со средней школы, не умер от передозировки.
Прижав меня ближе, он наклоняет свою голову и шепчет мне на ухо:
– Ты скучаешь по нему?
Да.
Я не отвечаю, чтобы сохранить свое самообладание перед ним, но внутри чувствую, как мои раны становятся еще глубже.
Он сильнее оборачивает руку вокруг меня, притягивая меня ближе, пока мы продолжаем танцевать на оживленном тротуаре перед башней Трибьюн.
– Не волнуйся, - продолжает он тихо.
– Я позаботился об этом.
Когда я отодвигаюсь, чтобы посмотреть на него, в замешательстве от того, что он сказал, он добавляет:
– Я сделал вид, что сделка прошла плохо. Копы задавали мне вопросы, и я подтвердил их подозрения.
– Почему?
– спрашиваю я, удивляясь, что он хочет защитить меня.
– Чтобы обеспечить твою преданность.
Яростное тепло воспламенило мою шею с пониманием, что этот мудак в состоянии шантажировать меня.
– Чего ты хочешь?
– Я не готов собирать свои инвестиции прямо сейчас, - отвечает он с усмешкой, которую хочется сбить с его лица.
–
– Используешь Пика как сделку.
– Тебя одну можно обвинять в использовании. Я наблюдал за этим, с тех пор как мы были детьми.
– Ты ничего не знаешь о наших отношениях, - огрызаюсь я защищаясь.
– Я знаю, что он любил тебя и пожертвовал всем ради тебя.
– А ты, тебе плевать на нас обоих.
– Ты должна быть благодарна мне, что я спас твою задницу от тюрьмы, - бросает он мне в ответ, и затем насмехается: - Каким по счету был Пик, в любом случае? Номером три? Четыре?
– Да пошел ты. Он был моим братом.
Звуки саксофона продолжают наполнять воздух вокруг нас, когда Мэтт хватает меня сильнее и шипит себе под нос:
– Нет, пошла ты, Элизабет. Он был моим лучшим другом, а ты убила его, и за что, я не имею чертового понятия, потому что он никогда не делал ничего, кроме того, что давал тебе все, чего ты хотела.
Затем он тянет меня назад, и я чувствую, что могу взорваться от ненависти к этому куску дерьма, который не знает ни кусочка правды обо мне и моем брате. Он понятия не имеет, через что мы прошли, и как жизнь потрепала нас.
Когда Мэтт целует мою руку, я понимаю, что музыка остановилась.
– Не уезжай слишком далеко, котенок. Помни свое место в этом уравнении. Я дам тебе знать, когда буду готов взымать с тебя долг, - издевается он, прежде чем поворачивается спиной ко мне и уходит.
Я смотрю, как он исчезает в толпе людей, благодарная, что он понятия не имеет, что я собираюсь сесть на самолет в Шотландию. Если он думает, что может использовать меня как пешку, я ничего не буду делать, чтобы развеять это убеждение, потому что гордость - это неисправный провод, который в конечном итоге замкнет вас, и вы сгорите.
Потрескивание огня заполняет помещение. Глухой тёмной ночью, единственный свет, что наполняет комнату, исходит от почти погасших угольков в камине. Я прятался всю неделю в домашнем кабинете, испытывая откровенный страх и беспокойство от того, что кто—то может вывести меня из этого гребанного тревожного состояния.
В тишине комнаты раздается звонок телефона, который полностью поглощает мое внимание. Проглатывая две таблетки Ксанакса и запивая их виски, я отвечаю на звонок. Мои пальцы непрерывно барабанят по рабочему столу, который выполнен из дерева бокоте (прим. пер. достаточно редкая экзотическая порода дерева, растущая в субтропиках и тропиках Центральной и Латинской Америки).
– Да?
– Это я.
– Все в порядке?