Откровение Блаженного
Шрифт:
Под калиной в апреле расцвел пролесок, посаженный Алешей. Цветок сквозь еще голые ветки синё глядится в окно.
Иисус Христос, мой сын с тобой. Скоро и я приду. Если не настолько грешен, то позволь с ним свидеться. Один раз. А там хоть и в преисподнюю!
Позвонила девушка:
– Можно пригласить к телефону Алешу?
Это уже второй раз, спустя год…
И, наверно, оттого, что я долго думал о ней, мне она приснилась. Мы как будто бы повстречались. Я спросил ее:
– Ты любила Алешу?
Она смущенно зарумянилась:
– Я
– Но он – там, а ты – здесь…
– Он сегодня в Высшей Основе: духовной. Его нельзя созерцать, потрогать, но можно чувствовать. При сильном желании.
Я благодарно кивнул ей:
– Будь счастлива! – И пошел.
– Я счастлива… А вы?
Я что-то сказал…
Пробудившись, попытался вспомнить. Но в окне вспыхнула молния. Потом застучали капли. Еще была ночь. И кончится ли она когда-нибудь?
– Вернись к Природе…
– Вернись к Богу…
Но никто мне не сказал: «Вернись к людям…»
Мать умерла – я потерял малую родину.
Сын погиб – я потерял большую Родину.
Конец второго тысячелетия
На все и вся взираю сквозь призму своей трагедии.
Раньше я готов был обнять Вселенную, которая из края в край представлялась мне как нечто Божественное – одухотворенной. В буйстве неиссякаемого благополучия мне чудилось, мерещилось «вечное, благостное…» Что это? Слабость воли? Проявление притворства? Отсутствие познаний «всего сущего»? Попытка «оболванить» судьбу?.. …В младенчестве, получив травму головы, я сильно заплошал. Уже шла война. Отец погиб. И мать, имея на попечении еще троих малолетних детей, глядючи на меня, почти бездыханного, молила Господа, чтобы забрал… Но Он не внял ее голосу.
Время поглощает свет и тьму. Все глубже и глубже проникает, закапывается «в самое себя» боль. Она же и вырывается наружу, скорбным крылом замахивается, бьёт по чистым струям Небесного Дня. Сжаться бы в комок глины. Стать прахом. Молитвенной памятью. Всё сущее – не касаемо… Оно – в стороне. В ином русле. Не созерцаю. Не вслушиваюсь. Лица – нет. Душа – порочна. Головешка сердца – чадит… Черный пламень затаился? Перевес чей?.. В бешенстве швыряю, бью об пол свои скульптуры… Не ломаются! – А ты поплачь…
Озираюсь. Болезненно вздрагиваю… Наволочь «разрушенного разума»… страх. Забиваюсь в угол, царапаю записку: «Когда я засну, и ты, «Некто», чей я услышал голос, острием топора ударь по моей голове… пожалуйста…»
Мои сны:
Cтоим. Сын и я. По чьей-то неведомой воле нам суждено расстаться. Он пошел. Я глянул ему вслед: на его мальчишеском затылке – большая лысина… Стало жаль до слез!
Мы с ним в моем хуторе. Нам надо съездить в Летник за сушняком. Алеша пригнал вместо быков двух телят. Я его поругал. Он посмотрел на меня печальными глазами.
Кто-то зажженным окурком ткнул мне в веко. Свет затуманился… потемнел…
Проснувшись, я вспомнил: Алеша маленький… Я рублю дрова.
Пытаюсь выбраться вверх по склону. Карабкаюсь. Сползаю… Снова лезу… Внизу – старший брат. Покойный. Смеется…
Черная река. Мужик мигает мне, чтобы я столкнул с обрыва свою жену… Я не соглашаюсь. С ней прыгаем с обрыва. Плывем. Течение быстрое. Жена пытается выбраться на сушу. У береговой кромки – наледь… «Здесь круто!» – кричу я. Стремнина несет дальше… одного…
Моя мать просит, умоляет меня: «Пиши об Алеше!..»
– Алексеич, ты зачем волосы перекрасил в белый цвет?
– Это не я…
– А кто же?
– Тот, кто на небесах.
Угрюмая женщина:
– О своем сыне мне ничего не говори. У меня и своего горя взахлёб!
На свои средства я издал первый вариант книжки «Воскрешение сына». Решил весь тираж (250 экземпляров) раздать светлым и добрым людям с одинаковыми автографами: взрослым – «Жалейте своих детей», сверстникам Алеши – «Спасет вас Христос».
…Одна женщина отказалась принять «Воскрешение сына»:
– Прочитала первую страницу… чуть было сердце от жалости не остановилось…
Всю свою жизнь я потешал земляков пейзажными стишками. А напоследок – душераздирающем воплем! «Самое эффектное ростокинское зрелище!»
– Ну и как?.. – с лукавой вожделенной ухмылкой заглядывает мне в глаза сосед. При этом его голова так наклонена набок, что щекой касается плеча.
Второй «приятель»:
– А ты, я погляжу, постарел не по годам!..
Пыль, мусор, всякий хлам и гниль житейского бытия кружатся, шуршат, преграждают мне дорогу. Усерднее, «внимательнее» всех – родственники. Не перестаю удивляться, поражаться их беспредельному невежеству, слепой ненависти, шизофреничной оголтелости. Они – совокупность алчности, мелочности, ущербности. Им – дай, принеси, положи… ублажи… А каково у тебя на душе – это их не касается. Впрочем, нет… Для них лучше, благостнее, коль единокровный несчастлив. Дикое, страшное племя, погубленное алкоголем, погрязшее в дремучих грехах, за которые приходится расплачиваться народившимся росточкам. Расплачиваться жизнью: такое немыслимое искупление пред Всевышним.
Встретился с братом. Он – ни слова о погибшем племяннике, о том, как живет-может моя семья, я сам. А сразу – о похмелке. Вот что его интересует в первую очередь – проблема номер один! Ну что ж, надо «выручать, спасать!» Бутылка… вторая… Повеселел мужик. Заболтался о том о сем… об одном и том же… а по большей части о родных… с дурной стороны… нечто похожее на сплетни, на злобные выпады, недовольства. К примеру, меня «пригвоздил» за то, что я на день его рожденья не прислал ему поздравительную открытку. Укор… Но имеет ли он под собой существенные основания? Ведь сам он, живя в ста верстах, за два года не заглянул ко мне, не проведал могилку Алеши!