Откровение Блаженного
Шрифт:
– Да, – повторяю я.
Лена воодушевляется:
– Малюсенький, вот такусенький? Ну тогда и нечего было из-за пустяка сюда приходить! Пошли домой, папа!
Алеша упал с дивана, и на лбу у него появилась шишка. Сестренке Лене жалко братика, и она, пытаясь как-то помочь, ему сказала:
– Давай я ее молотком забью!
– Доедай кашу, не оставляй силу! – говорю сыну за обедом. После моих слов он охотно доел кашу. Не вставая со стула, до плеча поднял рукав рубашки, упруго согнул руку, бодро выпалил:
– Папа, погляди, какие у меня большие мускулы стали!
Долго
Алеша, поднявшись на цыпочки, заглядывает в сруб колодца. Я предупреждаю:
– Смотри не упади!
Он обернулся ко мне и приложил к губам пальчик:
– Папа, тише. А то облака распугаешь…
Алеша простудился, и у него заболело правое ухо.
– Папа, – говорит он, – а ко мне в ушко сверчок забрался!
Лену укусила пчела, и у нее распух глаз. Сидит дома. Скучает. Мама ее спрашивает:
– А где же твоя подружка Женя?
Голос у Лены плаксивый:
– Она не хочет со мной играть, потому что я страшная стала!
Алеша с опаской кивает на солнечные блики в луже: – Чтоб я в воду не лез, кто-то стеклышки набросал.
Лена делает домашнее задание. Младший братик сидит рядом с карандашом. Вглядываясь в листок, задумчиво бубнит:
– К трем прибавить нуль будет тридцать.
– Мама, – спрашивает Алеша, – ты сказала, что испекла пирожки воздушные. А почему же они не летают?
Алеша увидел на улице пьяного и, указывая на него пальцем, крикнул:
– Какой большой, а еще ходить не научился!
Гуляю с Алешей по улице. Он спрашивает:
– Папа, а почему у собак нет крыльев?
Пока я думал, что сказать, сын ответил на вопрос сам:
– Если бы у собак были крылья, то они бы тогда всех птиц слопали!
Купаю Лену в ванне, строго прикрикиваю:
– Да брось ты свою куклу!
Лена прижимает куклу к груди, машет головой:
– Не брошу! Она плавать не умеет! Утонет!
– Папа, – спрашивает меня Алеша, – а кто ест колючки?
Я сказал, что верблюд.
– Вот и не знаешь. Колючки ест ежик! Видел, какой он колючий?
– Лена! Лена! – зовет Алеша сестренку, – иди послушай, как у меня в животике трещит!
– Вот наказание! – всплеснула руками мама. – Не углядела и – молоко убежало!
Алеша тотчас прильнул лбом к стеклу окна, решительно бросил:
– В какую сторону оно убежало? Я догоню мигом!
Алеша:
– Папа, когда ты состаришься, то тогда ты станешь моим дедушкой?
Братишка и сестренка ведут спор на улице у двора.
Слышу только: допрыгну… не допрыгнешь… Затем – резкий всплеск! Гляжу, Алеша барахтается в луже. Поднимается. Выходит. С него ручьями стекает вода. А на лице победная улыбка:
– Ура! Я до солнышка допрыгнул!
Рассказы и очерки
Монолог
…Я сидел у окошка час, второй… Бабушка рукой остановила вращающееся колесо прялки, жалеючи меня, ласково сказала:
– Ступай, чадунюшка, во дворе поиграй. Чё ж в избе маешься?
Я только передвинулся к другому глазку окна. Наконец повозка показалась за ериком. На плешинах солончака клубилась белесая пыль. Я побежал к мосту. Дядя Коля, заранее вытащив из сумки газету, на ходу передал ее мне.
Вернувшись с почты из станицы Ярыженской, он тотчас стал развозить по дворам корреспонденцию, бандероли, посылки, денежные переводы. Остаток раздавал, когда хуторяне собрались у гати встречать с пастбища скотину. А я с заветной «районкой» уединился на палисаднике. Она пахла луговыми ромашками, светилась жар-птицей… потому что в ней были напечатаны мои первые «пробы пера».
С того давнего времени и до сей поры это счастливое, волнующее чувство ожидания выхода в свет своих очередных публикаций не улетучилось, не иссякло, не охладело. Диапазон печатных изданий, в которых укоренялось, находило признание мое авторство, расширялся. Это различные журналы, еженедельник «Литературная Россия». С младых лет я считал, что труд писателя тяжелейший, и помимо таланта он должен обладать полнокровным физическим здоровьем. Я усиленно занимался гирями, в любую стужу во дворе обливался по пояс колодезной водой. Зимой ходил по улице в вязаном пиджаке (толстое пальто мне казалось ватным одеялом). Спиртное не употреблял.
Как такового письменного стола я не имел, а творил в разных концах околицы в потаенных, насиженных мною местах – в терновнике, прибрежных зарослях, просеке, где в душлах, под валежиной лежали припасенные мною тетради и карандаши.
Заготовки, материал для большинства рассказов накапливался, собирался годами. Исподволь я присматривался к «облюбованному герою», его жизни. Вносил в черновик добавления. Таким образом складывалось некое «творческое досье» на него. Прояснялся, выплывал наружу, органически определялся стержень сюжета. И только потом я вплотную подступался к основной работе и окончательному ее завершению.
Содержание данной книги я определил как «откровение блаженного». Почему «блаженного»? Да потому, что время нынче такое… когда молчать грешно, а говорить – больно. Остается скорбеть вместе с Богом?..
Изба на Угоре
Памяти моего пращура
Взойдя на холм, Никита положил в траву жердину с подвязанной на конце холщовой торбой. Огляделся. С той стороны, откуда он пришел, до горизонта снежными свеями тек ковыль; по правую руку лазоревыми цветами румянел пойменный дол, по левую – яснилось неоглядное, как небушко, озеро; прямо, перед взором, сочно зеленели лесные кущи. Осторожным шагом спустился к речке. На отмели резвилась стайка рыб. Невольно залюбовался на них. В душе словно лед растаял. И Никита улыбнулся… А думал, что разучился улыбаться. Двадцать лет отсидел в остроге за участие в Пугачевском бунте. Многие братья-казаки там загнулись и сгибли. А он выдюжил. Благодарение за это Господу Богу! И вот срок каторги истек. И он притопал на родную Донщину. Родственников близких и дальних давно порастерял, перезабыл. Не помнил того места, где родился. Да если бы и помнил, то вряд ли туда вернулся: кому нужен бывший каторжник! Лучше уж жить на отшибе отшельником, по-монашески да с исповедальными молитвами!