Откровения палача с Лубянки. Кровавые тайны 1937 года
Шрифт:
Попав на внутренний двор, не сразу понимаешь, что находишься на территории особорежимной тюрьмы. Во дворе на веревках сушится белье. Бегают дети. Спешат по своим делам женщины – жены надзирателей и офицеров конвойных войск. В углу двора – здание клуба для сотрудников тюрьмы и военнослужащих конвойных войск. Сама тюрьма занимает два двухэтажных корпуса. В одном находятся кабинеты следователей, а в другом – камеры для заключенных.
Обитателей Сухановки кормили сытно и вкусно – еду доставляли из находившегося по соседству Дома отдыха. Я несколько раз завтракал после расстрелов. Помнится, после казни Ежова нас накормили творожной запеканкой, бутербродами с маслом и сыром, а вместо чая налили какао. Ели мы в служебной
В других местах (Бутово и «Коммунарка») трапеза была скромнее – хлеб, колбаса и много водки. Да и есть приходилось стоя и торопливо. Хотелось после проведенной на ногах ночи куда-нибудь присесть. К тому же писать приходилось на весу, внимательно следя за тем, чтобы правильно начертать фамилии и имена, а порой их сразу и не выговоришь – такие сложные. Это тоже выматывало. Звучит цинично, но стрелкам было легче – им не нужно было думать, а все движения были доведены до автоматизма. Они точно так же могли расстреливать, предварительно напившись. В провинции так иногда и происходило.
Когда перед войной я поехал в командировку на Западную Украину и в Белоруссию, то несколько раз был свидетелем «пьяных» казней. Местное начальство объясняло такое нарушение инструкции просто: если палач предварительно не напьется, то не сможет стрелять в затылок приговоренному к высшей мере «врагу народа». Это в Москве или в других крупных городах, где советская власть существовала несколько десятилетий, не возникало проблем с кандидатами в стрелки. Всегда были люди, готовые выполнять грязную и неблагодарную, но необходимую финальную стадию очистки советского общества от «врагов народа». А там, где советская власть существовала всего лишь несколько месяцев (Прибалтика, Западная Украина и Западная Белоруссия) и органы наркоматов внутренних дел и госбезопасности комплектовали присланными из других областей Советского Союза чекистами, был дефицит палачей. Отдельные командиры поступали мудро. Палачу давали прочитать текст приговора, где перечислялись все кровавые деяния приговоренного. После этого надобность в спирте отпадала.
Расстрел Николая Ежова
Когда мы приехали на спецобъект № 110 для участия в казни бывшего наркома, было очень холодно. По темному небосклону кто-то щедрой рукой рассыпал горошины звезд. Огромная луна зловеще освещала территорию монастыря. Где-то брехали собаки. Под ногами скрипел снег. Аккуратно расчищенные дорожки. Свет в завешенных окнах жилых помещений. Часовые в тулупах и валенках равнодушно смотрели на группу гостей. Для них этот вечер еще один в их службе, почти ничем не отличавшийся от того, что было вчера и что будет завтра.
Для меня всегда оставалось загадкой, как можно годами служить в таком месте. Ведь многие из них были сверхсрочниками. Скучно ведь так жить, когда все события знаешь наперед. Я бы так не смог. Из-за этого я поступил в пограничное училище. На границе каждый день что-то новое происходит. Там ты сам себе командир. Причем не важно, рядовой ты или начальник заставы. А здесь – тупо выполняешь требования Уставов и приказы, и так
Когда мы вошли в здание, где содержались подследственные, я замыкал процессию. Робел я немного в присутствии такого количества начальников во главе с заместителем Главного военного прокурора. Внутри было жарко и душно. Лампочки под потолком заливали холл желтоватым светом. Встретивший нас старший надзиратель бодро отрапортовал о том, что заключенный содержится в камере на втором этаже, жалоб на здоровье и условия содержания не имеет.
– Тогда приступим, – буднично и тихо приказал заместитель Главного военного прокурора.
Мы по каменной лестнице поднялись на второй этаж. Узкий и длинный коридор. По нему, неслышно ступая, прохаживаются двое надзирателей. Периодически они заглядывают в глазки, которыми оборудованы двери камер.
– Здесь раньше кельи монахов находились, – пояснил старший надзиратель. – Они свои грехи перед богом замаливали, а теперь «враги народа» перед советской властью пытаются… – пошутил он и внимательно посмотрел на гостей.
Заместитель Главного военного прокурора едва заметно улыбнулся. Эту шутку он слышал каждый раз, когда приезжал сюда, и она ему уже надоела. Собеседник уловил настроение гостя и поспешил сообщить:
– Он в 27-й сидит. Это вот там, где круглосуточный пост организован.
У одной из камер на табуретке, привалившись спиной к выкрашенной в темно-синий цвет стене, сидел надзиратель. Сначала я решил, что он заснул на посту. Но при нашем приближении он резко вскочил и вытянулся по стойке «смирно».
– Открой! – распорядился старший надзиратель и пояснил, обращаясь к гостям из Москвы: – Приказано никого не пускать, а также исключить любое общение подследственного.
Надзиратель сначала заглянул в глазок, а только потом отодвинул засов и отпер замок. Затем распахнул дверь. Я через плечи сгрудившегося у входа начальства заглянули вовнутрь каменного «мешка».
Наверно, основатель монастыря и спроектировавший его архитектор были садистами, а жившие здесь монахи – мазохистами. Узкий пенал глубиной около двух метров, высотой меньше двух метров (при моем росте метр восемьдесят я едва не задевал головой потолок) и шириной чуть больше полутора метров. Крохотное окошко, через которое не увидишь происходящее во дворе. Поверхность стен была шершавой. Казалось, что штукатур вымазал их бетоном и куда-то исчез, так и не завершив свою работу.
Тусклый свет электрической лампочки, спрятанной под проволочным колпаком, освещал спартанскую обстановку. Узкая и короткая койка, которая вопреки существовавшим правилам не была пристегнута к стене, и поэтому обитатель камеры мог спать или лежать днем, – непозволительная роскошь для «врага народа»! Небольшой столик и привинченный к полу табурет, на котором восседал второй надзиратель.
При появлении начальства тюремщик вскочил, вытянулся по стойке «смирно» и замер, ожидая приказаний. Старший надзиратель сделал едва заметный знак рукой, и подчиненный беззвучно выскользнул в коридор.
– Какие-то они у вас молчаливые, – тихо произнес военный юрист.
– Больше молчишь, лучше служишь, – бодро ответил старший надзиратель. – Привыкли. Они ведь во время смены молчат весь день. Любые разговоры с подследственными, а также между собой запрещены.
«Они ведь, наверно, еще и присматривают друг за другом, – подумал я, – недаром парами дежурят». Во время службы на границе находившимся в секретах, а также в дозорах тоже было запрещено переговариваться, но там этот запрет был связан с объективными обстоятельствами – необходимость скрыть свое местонахождение от нарушителей. Понятно, что нельзя общаться с заключенными, но почему между собой тоже запрещено? Возможно, из-за того, чтобы создать для обитателей камер режим абсолютной тишины. Я вспомнил о своих ощущениях, которые испытал во время нахождения под следствием на Лубянке.