Открытие Франции. Увлекательное путешествие длиной 20 000 километров по сокровенным уголкам самой интересной страны мира

Робб Грэм

До 1870-х годов тысячи colporteurs (странствующих торговцев) покидали горные деревни, неся на спине корзины емкостью 100 фунтов или сундуки из соснового дерева. Сзади была привязана палка, чтобы торговец мог отдыхать, не снимая свою ношу. Внутри были меньшие корзины, каждая с одним из товаров, а сверху все это было накрыто запасной одеждой. Разумеется, вес был главной проблемой. Корзины странствующих торговцев были шедеврами упаковочного мастерства. В 1841 году у одного из них в корзине было 9800 булавок, 6084 катушки, 3888 пуговиц, 3 тысячи иголок, 36 наперстков, 36 гребней, 24 отреза шелка, 18 табакерок, 96 стальных перьев и карандашей, 200 гусиных перьев, 40 ножниц и еще большой выбор коклюшек, записных книжек, подвязок и брусков мыла. Другими популярными вещами были безделушки религиозного характера, лекарства из трав, любые изделия из шелка, а также альпийские растения и их семена –

когда их начали приобретать увлекающиеся ботаникой туристы. В 1788 году странствующий торговец из нижней Нормандии умер в Лонгпоне, в области Перш. Перед смертью он оставил свой сундук на хранение местному священнику. Этот сундук был размером 3 фута на полтора, к нему были приделаны кожаные ремни для спины. Сундук имел семь отделений и семь выдвижных ящиков, в которых лежали 82 вещи 41 разновидности (два ящика были пусты). В числе этих вещей были цепочки для часов, ножницы, печати, серьги, очки, бритвы, ножи, ленты, перчатки, чулки и долговая расписка на серебряные часы.

Некоторые из самых прибыльных товаров не весили ничего. Так, считалось, что горцы умеют колдовать, и торговцы, уходившие с товаром на большие расстояния, извлекали выгоду из этой веры. Заклинание могло звучать очень убедительно, если его произнести на странном непонятном диалекте. Некоторые странствующие торговцы оказывали медицинские и ветеринарные услуги. Торговцы прокалывали уши, вырывали зубы и предсказывали будущее. Даже после 1756 года, когда закон запретил кастрировать мальчиков, странствующие торговцы из Беарна делали это в Испании по просьбе родителей, которые надеялись устроить сына в хор того или иного собора. На обратном пути торговцы, идущие от Сантьяго-де-Компостела в сторону Рокамадура и Ле-Пюи-ан-Веле, могли выдавать себя за паломников и, прося милостыню то в одном, то в другом монастыре, дойти так до самого дома.

Странствующие торговцы из Оверни были специалистами по обману. Они могли раз за разом продавать целый сезон всего один отрез ткани. Делалось это так. Продавая ткань, торговец обещал покупателю, что завтра придет портной и бесплатно сошьет из нее одежду. Портной приходил, снимал с покупателя мерку, забирал ткань – и больше не возвращался. Правда, у нечестного продавца была одна трудность: ему нужно было обходить гораздо большую территорию по сравнению с торговцем, заслужившим доверие клиентов.

Одна форма обмана, получившая название «la pique», была крупной отраслью народной экономики. Сочувствующий деревенский священник ставил свою подпись под письмом, где было сказано, что податель письма перенес ужасные бедствия и нуждается в помощи: его ферма сгорела, скотина больна, жена находится при смерти и кто-то украл все их деньги. Тот, кто писал это письмо, получал долю доходов подателя. Очевидно, лучшими составителями этих жалобных писем были старые женщины. После ареста двух странствующих торговцев, которые таким путем выманивали у людей деньги, один священник добровольно признался на допросе, что подписал фальшивый документ. Даже если содержание письма было ложью, бедность была настоящая, и человек, который собирался пройти сотни миль, чтобы заработать себе на жизнь используя чужое сочувствие, по крайней мере экономил этим запасы своей деревни.

Если бы все население Франции было законопослушным, значительная ее часть была бы отрезана от внешнего мира. Контрабанда тоже была крупной отраслью народной экономики. Она сохраняла открытыми крошечные каналы связи. В некоторых местностях она была практически единственным родом занятий. Жители приграничных городов, например города Ле-Пон-де-Бовуазен на границе Франции и Савойи, почти ничем, кроме этого, не занимались. Жители некоторых провансальских деревень отказались от сельского хозяйства, предпочитая заниматься контрабандой. В некоторых монастырях были подозрительно большие запасы спиртного и табака. Ницца до 1860 года была отдельным государством и могла экспортировать товары на восток, в Италию, и на запад, через реку Вар, во Францию.

Граница между Францией и Испанией была похожа на решето. На западе горы Страны Басков были все исчерчены тропами контрабандистов. Позже этими тропами пользовались партизаны, бойцы Сопротивления и баскские террористы. На востоке каталонцы и жители Русильона имели процветающую преступную экономику. Отчет, направленный в министерство иностранных дел в 1773 году, содержал жалобу, что «невозможно сделать шаг, не наткнувшись на банду вооруженных контрабандистов». Эти контрабандисты не крались, пригнувшись, среди кустов. Они передвигались взводами по пятьдесят человек,

и еще один взвод прикрывал их сзади. Их кормили, платили им деньги и давали им звания как солдатам.

Из Бретани в Мен шли непрерывным потоком тысячи женщин, которые притворялись беременными, но на самом деле были тяжело нагружены солью и пересоленным маслом. Соляной суд в Лавале в 1773 году осудил за контрабанду более 12 тысяч детей. И это только те дети, которые были пойманы с грузом контрабанды, весившим 15 фунтов или больше. Некоторые из них, став взрослыми, начали участвовать в том, что было, по сути дела, англо-французcким общим рынком. Бретонские моряки провозили бренди в Плимут, а корнуолльцы везли табак в Роскоф. Морские пути, которыми пользовались галло-римские торговцы и нормандские захватчики, оставались все такими же оживленными, когда Наполеон ввел систему континентальной блокады Англии (1806 – 1813). Есть сведения, что контрабандисты на обоих берегах Ла-Манша пользовались одним и тем же жаргоном. А контрабандисты из Сен-Мало и Гранвиля могли разговаривать с жителями островов Ла-Манша на нормандском диалекте французского языка. Американец, побывавший в Северной Франции в 1807 году, заметил подозрительные признаки того, что, несмотря на запрет Наполеона, Кале и Булонь продолжали поддерживать прекрасные торговые отношения с Дувром и Гастингсом: «Яйца, бекон, птица и овощи, кажется, имелись там в очень большом количестве. Как я понял, крестьяне ели их на обед по меньшей мере два раза в неделю. Я был удивлен этим явным изобилием у той части общества, у которой я не мог этого ожидать. Боюсь, что часть его связана с дополнительными доходами от контрабанды, которой занимаются на побережье».

Все это заставляет предположить, что таможенные барьеры душили торговлю, но не всегда увеличивали оторванность от мира. «Крепость» Франции имела стены с очень большими дырами. На любом празднике в честь единства Европы нам следует вспоминать контрабандистов и странствующих торговцев, которые помогали держать границы открытыми.

Если благосостояние народа определяется развитием промышленности и капиталовложениями, то движение туда и обратно полумиллиона рабочих-мигрантов и мелких преступников и их жалкие старания накопить и сохранить немного денег кажутся слабой деятельностью внутри отсталой экономики. Но если учитывать всю массу населения страны, то похоже, что эта деятельность была признаком здоровья Франции, которое она утратила и не восстановила до сих пор. Карты численности населения по департаментам, кажется, показывают, что в конце XIX века Франция вступала в новые Темные века. С 1801 по 1811 год население Франции в целом увеличилось более чем на 10 миллионов, но население девятнадцати департаментов при этом сократилось, и в их числе было несколько департаментов, находившихся поблизости от Парижа. Еще в десяти департаментах население увеличилось меньше чем на 50 тысяч. Сегодня тридцать шесть департаментов, занимающих 40 процентов территории Франции, имеют меньше жителей, чем полтора столетия назад. Хотя в сезонную миграцию было вовлечено меньше чем 2 процента населения, ее влияние было жизненно необходимым для Франции: миграция позволяла богатству достичь менее производительных частей страны и не давала жизненным силам вытечь из них.

Результаты этого можно до сих пор увидеть в некоторых частях Франции. В Бургундии в некоторых деревнях стоят двухэтажные maisons de lait – «молочные дома», которые построены на деньги, заработанные кормилицами. В труднодоступном Кантале есть летние особняки ушедших от дел водоносов. В городе Барселонет и коммуне Эгюий есть неуклюжие большие дома: их стали строить, когда продавцы зонтиков вернулись в Альпы из Южной Америки и когда местные сыры начали доезжать до Средиземного моря и даже пересекать Атлантику в обитых свинцом ящиках.

Муравьиное движение мигрировавшего меньшинства не только разносило по стране богатство, но и сдерживало рост городов. До конца XIX века, когда нормой стал отъезд из родных мест навсегда, Париж не был для Франции засасывающим все центром тяжести. Столицу хорошо обслуживали главные реки Северо-Восточной Франции – Йонна, Сена, Марна, Эна и Уаза, но не те реки, которые начинаются в Центральном массиве. Все лучшие дороги из Оверни вели на юг. Торговая дорога в Бордо, Тулузу, Монпелье или Марсель, по которой шли многочисленные караваны мулов и паломники, была предпочтительнее, чем малоизвестная дорога, которая вела на север, в земли, где люди говорили на другом языке. Даже в начале XX века многие деревни на юге Оверни и в Перигоре имели более тесные связи с Испанией, чем с северной половиной Франции. У баскской семьи с такой же вероятностью могли быть родственники в Буэнос-Айресе, а позже как на Манхэттене, так и в Париже.