Открытие Индии
Шрифт:
В других частях Индии проявлялись те же тенденции и возникла неудовлетворенность жесткими социальными обычаями и теми многообразными формами, которые индуизм на деле принимал в разных местах. Инициатором одного из самых примечательных реформатских движений второй половины 19 столетия был гуджаратец Свами Дайянанда Сарасва-ти, но пустило оно корни среди индусов Пенджаба. Это было движение Ария Самадж, и его лозунгом был «возврат к Ведам». Этот лозунг в действительности означал устранение последствий эволюции веры ариев со времен Вед. Философия веданты в ее последующем развитии, центральная концепция монизма, пантеистические взгляды, равно как и распространенные более грубые формы культа, столь же сурово осуждались. Даже Веды толковали особым образом. Общество Ария Самадж явилось реакцией на влияние ислама и христианства, особенно на первый. Это воинствующее движение стремилось к реформам внутри индуизма и к защите его от нападения извне. Оно стало вовлекать в индуизм лиц других религий и, таким образом, могло прийти в столкновение с другими прозелитствую-щими религиями. Ария Самадж, которое сильно приближалось к исламу, стремилось стать защитником всего индусского против всего того, что оно считало вторжением других вер. Показательно, что движение Ария Самадж распространилось главным образом среди индусской буржуазии Пенджаба и Соединенных провинций. Одно время правительство считало его политическим революционным движением, но участие в нем большого числа правительственных служащих придало ему вполне респектабельный характер. Око проделало хорошую работу по распространению образования как среди мальчиков,
Примерно в одно время со Свами Дайянанда в Бенгалии жил человек иного склада, и его жизнь оказала влияние на многих из тех, кто получил английское образование. Это был Шри Рамакришна Парамаханса, человек простой, не ученый, но глубоко религиозный. Его не интересовали социальные реформы сами по себе. Его идеи непосредственно восходили к учению Чайтаньи и других индийских святых. Человек глубоко религиозный, но все же с широкими взглядами, в своих поисках истинной веры он отправился к мусульманским и христианским мистикам и жил среди них много лет, подчиняясь их строгим порядкам. Он поселился в Калигхате, в Калькутте, и его необыкновенная личность и характер постепенно привлекли к нему внимание. Люди, приходившие его навестить (а кто и посмеяться над его религиозным простодушием), подпадали под его сильное влияние, и многие, полностью перенявшие западный образ мыслей, чувствовали, что в нем есть нечто, чего им нехватает. Подчеркивая наиболее существенное в религиозной вере, он соединил различные стороны индусской религии и философии и, казалось, олицетворил их все в себе самом. Он включил в свое учение и элементы других религий. Противник всякого сектантства, он подчеркивал, что все дороги ведут к истине. Он напоминал святых, о которых мы читаем в древних летописях Азии и Европы. Он с трудом подходил к обстановке современной жизни, но все же слился с многоцветным узором индийской жизни, и многие индийцы признавали и почитали его как человека, которого коснулся божественный огонь. Он производил большое впечатление на всех, кто его знал, и даже многие никогда не видевшие его подпали под его влияние, прочтя историю его жизни. К числу последних относится Ромен Роллан, давший его жизнеописание и историю жизни его любимого ученика Свами Вивекананды.
Вивекананда, вместе со своими собратьями, учениками Парамахансы, основал Миссию Рамакришны — нерелигиозную организацию, посвященную служению человечеству. Прочно связанный с прошлым и гордившийся славой Индии, Вивекананда все же подходил по-современному к жизненным проблемам и был своего рода связующим звеном между прошлым Индии и ее настоящим. Он был блестящим оратором, выступая на бенгальском и английском языках, и писал изящным стилем бенгальскую прозу и поэтические произведения. Он был великолепным образцом человека, внушительного, преисполненного спокойствия и достоинства, уверенного в себе и своей миссии и в то же время полного динамичной и пламенной энергии и страстного желания двинуть Индию вперед. Он оживил дух угнетенных и деморализованных индусов и придал им уверенность в себе и некоторую опору в прошлом. Он участвовал во Всемирном религиозном соборе в Чикаго в 1893 году, провел свыше года в США, совершил путешествие по Европе, побывав даже в Афинах и Константинополе, и посетил Египет, Китай и Японию. Куда бы он ни приезжал, он повсюду производил известную сенсацию не только своим появлением, но и тем, что он говорил и как он говорил. Кто хоть раз видел этого индусского аскета, уже не мог забыть его и его слова. В Америке его называли «неистовым индусом». На него самого его путешествие по западным странам произвело сильное впечатление; он восторгался английской настойчивостью, а также жизнеспособностью и духом равенства американского народа. «Америка является наилучшей почвой в мире для распространения какой-либо идеи»,— писал он одному из друзей в Индию. Но религиозная жизнь на Западе не привлекала его, и его вера в основные ценности индийской философии и духовной жизни еще более укрепилась. Индия, несмотря на свою деградацию, все еще олицетворяла для него Свет.
Он проповедовал монизм философии веданты и был убежден, что только это может стать будущей религией мыслящего человечества. Ибо веданта была не только религиозным, но и рационалистическим учением и ее методы совпадали с научными методами исследования внешней природы. «Эта вселенная не была создана каким-то надкосмическим божеством, не является она и делом рук какого-то потустороннего духа. Она — само-созидающаяся, саморастворяющаяся, самопроявляющаяся, Одно Бесконечное Существование, Брахма». Идеалом веданты было соответствие человека присущей ему от рождения божественной сущности; увидеть бога в человеке — это и есть поистине узреть бога; человек — величайшее из всех существ. Но «абстрактное учение веданты должно сделаться живым, поэтичным, проникнуть в повседневную жизнь; из безнадежно усложненной мифологии следует вывести конкретные моральные нормы, а из запутанного иогиизма должна появиться самая научная и практически применимая психология». Индия пришла в упадок потому, что она ограничила себя узкими рамками, ушла в свою скорлупу, утеряла связь с другими народами и, таким образом, погрузилась в состояние «мумифицированной» и «кристаллизованной» цивилизации. Каста, необходимая и желательная в ее ранних формах и предназначавшаяся для развития индивидуальности и свободы, превратилась в чудовищное унижение, в противоположность тому, для чего она была предназначена, и подавила массы. Каста являлась формой социальной организации, которая существовала и должна была оставаться отдельно от религии. Социальные организации должны меняться, когда меняются времена. Вивекананда страстно осуждал бессмысленные метафизические споры по поводу обрядов и особенно высокомерие высших каст. «Наша религия — на кухне. Наш бог — кухонный горшок и наша религия — в словах: «не прикасайся ко мне, я святой».
Вивекананда держался в стороне от политики и неодобрительно относился к политикам того времени. Однако он снова и снова подчеркивал необходимость свободы и равенства и поднятия уровня жизни масс. «Свобода мысли и действия является единственным условием жизни, роста и благополучия. Там, где она не существует, человек, раса, нация должны погибнуть». «Единственная надежда Индия — в ее массах. Высшие классы физически и морально мертвы». Он хотел сочетать западный прогресс с духовной основой Индии. «Создайте европейское общество с религией Индии». «Сделайтесь самыми западными из всех западников в своих идеях равенства, свободы, труда и энергии и в то же время индусами до мозга костей в своей религиозной культуре и инстинктах». Постепенно Вивеканаида становился все большим интернационалистом в своих высказываниях: «Даже в политике и социологии проблемы, которые вставали двадцать лет назад как проблемы данной нации, не могут теперь быть разрешены в национальных рамках. Они принимают огромные размеры, гигантские формы. Они могут быть разрешены только при рассмотрении их в более широком свете международной политики. Международные организации, международные союзы, международные законы— вот лозунг сегодняшнего дня. Это — проявление солидарности. В науке каждодневно приходят к аналогичным же широким взглядам». И снова: «Прогресса не может быть, если весь мир не присоединится к нему, и с каждым днем становится все яснее, что решения любой проблемы никогда нельзя добиться в пределах только одной расы, нации или узкой группы. Каждая идея должна рассматриваться широко, как охватывающая весь мир, каждая цель должна увеличиваться, пока она не охватит человечество в целом, даже жизнь в целом». Все это включалось в понимание Вивеканандой философии веданты, и он проповедовал это от края до края Индии. «Я глубоко убежден, что ни человек, ни нация не могут жить, держась в стороне от других, и когда подобная попытка делалась под влиянием ложных представлений о величии, политике или святости — последствия всегда бывали гибельны для уединяющихся». «Наша изоляция от всех других народов мира является причиной нашего вырождения, и единственное средство от этого — снова влиться в общий поток с остальным
Он писал однажды: «Я социалист не потому, что я считаю социализм совершенной системой, а потому, что лучше хоть что-нибудь, чем ничего. Другие системы мы испытали, и они оказались неподходящими. Испробуем эту — если но ради чего-либо иного, то хотя бы ради ее новизны».
Вивекананда говорил о многих вещах, но одна нота постоянно звучала в его речах и произведениях — абхай, будь бесстрашен, будь силен. Для него человек был не жалким грешником, а частью божества; зачем же ему страшиться чего-либо? «Если есть грех на свете, то это — слабость; избегай всякой слабости, слабость — это грех, слабость — это смерть». Таков был великий урок Упанишад. Страх порождает зло, слезы и стен&ния. Было уже достаточно этого, достаточно мягкости. «Что нужно нашей стране теперь, так это железные мускулы и стальные нервы, гигантская воля, которой ничто не в силах противостоять, которая может проникнуть в тайны и загадки вселенной и любым путем добиться своей цели, даже если бы для этого потребовалось спуститься на дно океана и столкнуться лицом к лицу со смертью». Он осуждал «оккультизм и мистицизм... заставляющие нас содрогаться; в них кроются, быть может, великие истины, но они чуть не уничтожили нас... А вот критерий истины: все, что делает тебя слабым физически, интеллектуально и духовно, отвергай, как яд, в нем нет жизни, оно не может быть истиной. Истина придает силы. Истина — это чистота, истина — это всезнание... Эти разные виды мистицизма, несмотря на какие-то крупицы истины в них, обычно расслабляют... Вернись к Упанишадам, к их сияющей, укрепляющей, светлой философии; и уйди от всего этого мистицизма, от всего, что расслабляет. Усвой эту философию: величайшая истина — самая простая вещь в мире, простая, как твое собственное существование». И бойся суеверия. «Я скорее предпочел бы, чтобы все вы превратились в заядлых атеистов, нежели в суеверных простофиль, ибо атеист — живой человек, и из него может что-нибудь выйти. Но когда приходит суеверие, разум исчезает, мозг размягчается, жизнь клонится к упадку... Стремление к сверхъестественному и суеверие — всегда признаки слабости»92.
Так громом прокатывался голос Вивекананды от мыса Коморин на южной оконечности Индии до Гималаев. Он изнурил себя этой деятельностью и умер в 1902 году, тридцати девяти лет от роду.
Современником Вивекананды и все же человеком, принадлежавшим в гораздо большей мере к последующему поколению, был Рабиндранат Тагор. Семья Тагоров играла ведущую роль в разных реформатских движениях в Бенгалии в течение 19 столетия. В ней были люди духовного склада, прекрасные писатели и художники, но Рабиндранат был головой выше их всех и постепенно даже вся Индия признала его неоспоримое превосходство. Его долгая жизнь, полная творческой деятельности, охватывает два поколения, и он, пожалуй, почти принадлежит к нашим дням. Он не был политическим деятелем, но он слишком близко принимал к сердцу судьбы индийского народа и слишком был предан его свободе, чтобы навсегда замкнуться в своей башне из слоновой кости со своими стихами и песнями. Снова и снова он выходил из нее, когда не мог более мириться с каким-либо событием, и, как древний пророк, предостерегал английское правительство или свой собственный народ. Он играл выдающуюся роль в движении свадеши\ которое прокатилось по Бенгалии в первом десятилетии 20 века, и позднее — когда он отказался от своего титула во время резни в Амритсаре. Его созидательная деятельность в области просвещения, вначале незаметная, уже тогда превратила Шантиникетан в один из очагов индийской культуры. Его влияние на умы индийцев и особенно на последующие подрастающие поколения было огромно. Частично под влиянием его работ сформировался не только язык бенгали, на котором он сам писал, но и все современные языки Индии. Он, больше чем кто-либо другой из индийцев, помог гармоническому сочетанию идеалов Востока и Запада и расширил основы индийского национализма. Он был самым выдающимся интернационалистом в Индии, верившим в международное сотрудничество и работавшим во имя его. Он принес в другие страны то, что Индия могла им дать, а в Индию то, что мир мог дать его собственному народу. И все же, при всем своем интернационализме, он никогда не отрывался от почвы Индии, и его ум был насыщен мудростью Упанишад. Вопреки обычному ходу развития, по мере того как он становился старше, он делался более радикальным в своих взглядах и воззрениях. При всем своем индивидуализме он восхищался великими достижениями русской революции, особепно в деле распространения образования, культуры, здравоохранения и духа равенства. Национализм — убеждение ограничивающее, а национализм, пришедший в столкновение с господствующим империализмом, порождает всевозможные разочарования и комплексы. Тагор оказал Индии ту огромную услугу (такую же огромную, какую в другой области оказал ей Ганди), что он заставил народ выйти до некоторой степени из узкой колеи его мышления и призадуматься о более широких проблемах, затрагивающих человечество. Тагор был великим гуманистом Индии.
Тагор и Ганди были, несомненно, самыми выдающимися и влиятельными личностями в Индии первой половины 20 века. Поучительно сравнить и противопоставить их. Нельзя было найти двух других людей, которые бы настолько отличались друг от друга по своему происхождению и характеру. Тагор, аристократ-художник, обратившийся в демократа, сочувствующего пролетариату, олицетворял, по существу, культурную традицию Индии, традицию принятия жизни во всей ее полноте и шествия по ней с песнями и плясками. Г анди, скорее человек народа, почти воплощение индийского крестьянина, олицетворял другую древнюю традицию Индии — традицию самоотрешения и аскетизма. И все же Тагор был прежде всего человеком мысли, а Ганди — человеком устремленного, непрерывного действия. Оба они, каждый по-своему, мыслили в рамках всего мира в целом, и каждый в то же время был полностью индийцем. Они как бы представляли различные, но гармоничные аспекты Индии и дополняли друг друга.
Тагор и Ганди переносят нас в современную эпоху. Но мы рассматривали более ранний период и влияние, оказанное па народ, а особенно на индусов тем, что Вивекананда и другие подчеркивали прошлое величие Индии и гордились им. Сам Вивекананда тщательно предостерегал свой народ не слишком думать о прошлом, а смотреть в будущее. «Когда же, о боже.— писал он,— наша страна освободится от этого вечного пребывания в прошлом?» Но сам он и другие вызвали это прошлое, оно очаровывало и нельзя было избавиться от него.
Этому обращению к прошлому и обретению в нем утешения и поддержки способствовало возобновление изучения древней литературы и истории, а позднее — раскрывшейся истории индийских колоний в восточных морях. Аини Безант сыграла значительную роль, усилив веру индусских средних классов в их духовное и национальное наследие. Все это носило в известной мере духовный и религиозный характер, но в основе всего этого были сильные политические тенденции. Поднимающаяся буржуазия проявляла склонность не столько к религиозным исканиям, как к политике, но ей нужны были какие-то культурные корни, на которые она могла бы опереться, что дало бы ей уверенность в своей собственной ценности и уменьшило бы чувство отчаяния и унижения, вызванное чужеземным завоеванием и господством. В каждой стране растущего национализма, помимо религии, имеют место эти искания, эта тенденция обращаться к прошлому. Иран, ни коим образом не ослабив своей религиозной веры, умышлзнно обратился к своему доисламскому периоду величия и использовал эти воспоминания для укрепления своего нынешнзго национального чувства. То же было и в других странах. Прошлое Индии со всем его культурным многообразием и величием было общим наследием всего индийского народа — индусов, мусульман, христиан и других, и их предки помогли создать его. То, что они потом приняли другую веру, не лишило их этого наследия, точно так же, как греки после обращения в христианство не утеряли своей гордости великими достижениями своих предков или итальянцы — славными днями римской республики и периода империи. Даже если бы весь народ Индии перешел в ислам или христианство, ее культурное наследие попрежнему вдохновляло бы индийский народ, придавая ему ту уравновешенность и достоинство, которые дает длинная история культурного существования и усилия многих умов разрешить жизненные проблемы.