Открытие медлительности

Надольный Стен

Джон перестал плакать, потому что задумался. Он внимательно изучал свой правый башмак. Взгляд, не отрываясь, методично обводил прямоугольник блестящей пряжки: верхняя сторона — слева направо, далее вниз, нижняя сторона — справа налево, затем вверх, и так не меньше десяти раз. Затем он перевел глаза на плоские туфли доктора Орма, на которых не было ни пряжек, ни застежек, только большой бант. Наконец он сказал:

— С войной я ошибся.

— Скоро заключат мир, — сказал доктор Орм. — Сражений больше не будет.

Часть вторая ДЖОН ФРАНКЛИН ОСВАИВАЕТ ПРОФЕССИЮ

Глава шестая К МЫСУ ДОБРОЙ НАДЕЖДЫ

Шерард Филипп Лаунд, десятилетний волонтер «Испытателя», писал письмо родным. «Ширнесс, 2-е Июля 1801 г. Дорогие родители! — Он облизывал губы и старался, чтобы не было ни

единой кляксы. Скорее всего они попросят мистера Райт-Кодда, учителя, прочесть им письмо вслух. — Наше судно первый раз отправляется в такое далекое путешествие. Я рад, что меня взяли, да к тому же волонтером первого класса. Капитан считает, что мне совершенно не за что благодарить его, потому что это Джон Франклин похлопотал за меня. Я бы тоже хотел стать капитаном. Мы с Джоном были в Лондоне. После Копенгагена Джон стал еще более медлительным и все о чем-то думает. По ночам ему все время снятся покойники. Джон очень добрый. Он купил мне, к примеру, морской сундук, такой же как у него. Сундук очень поместительный, в нем много отделений, а сам он весь наподобие бочонка. Снизу у него идет такой кант, вроде подставки. А ручки сделаны из пеньки, ушками. Крышка обтянута парусиной. Сейчас я пишу на нем это письмо. — Он сдвинул лист немного повыше, облизал губы и обмакнул перо. Пока получилось всего лишь полстраницы. — А еще Джон подарил мне бритвенный прибор, сказал, что, когда мы доберемся до Терра-Австралии, он мне уже, наверное, понадобится. Он мне все рассказал про город. Люди тут на улицах не здороваются, потому что они и не знают друг друга. Тетушка Джона (Чепелл) тоже с нами, на корабле, она ведь теперь жена капитана. Он взял ее с собой, и она поедет с нами на другой край земли. Она спрашивает меня иногда, не надо ли мне чего. Я всем доволен, и мне все нравится. Сейчас мне пора уже заканчивать, потому что на корабле много дел».

Капитаном корабля был не кто иной, как Мэтью. Он все-таки вернулся, хотя давно уже считался пропавшим без вести. Джону Франклину как раз исполнилось пятнадцать.

— Неладно с ним, — вынужден был признать даже Мэтью, который приходился ему теперь дядей и потому старался еще больше оберегать его, защищая от нападок других, например от лейтенанта Фаулера.

Джон частенько стоял, не зная, что делать, и всегда там, где он больше всего мешал.

— От него никакого проку, — заявил Фаулер.

— Он многое умеет, — возразил Мэтью, — только еще не отошел от контузии.

«Сколько он будет отходить, — подумал Фаулер. — С Копенгагена уж месяц прошел».

Палубой ниже ораторствовал Шерард:

— Джон знаете какой силач! Он голыми руками придушил одного датчанина. Мы с ним друзья, уже давно!

Иногда Джон улавливал, что говорят про него. От таких разговоров он еще больше страдал. Они, конечно, говорили все это по доброте, и ему не хотелось их подводить. Но что делать с собой, он не знал, а от таких хвалебных речей и вовсе сникал. По ночам, если к нему не являлись те убитые, что лежали на дне морском, ему снилась странная фигура. Она была симметричной и гладкой, без углов: такая милая, упорядоченная поверхность, не прямоугольник и не круг, с регулярной разметкой внутри. В какой-то момент эта фигура неожиданно менялась, искажаясь до неузнаваемости. Она разъезжалась в разные стороны, рассыпалась на части и снова собиралась в негеометрическую рожу, мерзкую и страшную. От нее исходила такая угроза, что Джон просыпался в холодном поту и боялся снова заснуть.

«Испытатель», звавшийся некогда «Ксенофоном», был когда-то славным корветом, который немало успел повидать на своем веку и теперь был отправлен на заслуженный отдых. В самый разгар войны с Францией командование флотом не могло выделить другого судна для научных целей.

— Когда мне говорят о научных целях, я уже знаю, готовь насос! — заявил комендор Колпитс. — А еще такое название — «Испытатель»! Хоть бы переименовали, что ли! С таким названием только испытывать судьбу.

Мистер Колпитс играть с судьбою не любил. В Гравезенде он выписал все несчастливые дни на три года вперед. Гадалка, предсказывавшая будущее по звездам, сказала ему:

— Смотрите не пропадите вместе с кораблем. Если вы переживете крушение, будете долго жить.

То, что команда выучила это наизусть еще в Ширнессе, говорило скорее не в пользу мистера Колпитса.

Перед выходом в море Мэтью зачитал вслух основные правила и под конец сурово добавил:

— Звезды сообщают нам только о том, где в настоящий момент находится наше судно, и больше ничего!

Почти вся команда была родом из Линкольншира. Как будто Мэтью нарочно обшарил всю округу в поиске тех, кто готов был

променять крестьянскую жизнь на дальние странствия, и собрал на одном корабле немногочисленных храбрецов, не страшащихся моря. Братья Керкби, близнецы, были городские, из Линкольна. Они славились своей силой. Рассказывали, что однажды они вдвоем протащили в гору целую повозку, полную людей, и довезли их до самой церкви, потому что тогда быки не выдержали и свалились. Братья были очень похожи, и различить их можно было только по речи. Стенли всегда приговаривал: «Это то, что лекарь прописал!» Олоф по всякому поводу говорил только: «Первый сорт!» — независимо от того, говорил ли он о погоде, табаке, выполненной работе или супруге капитана, — все у него было «Первый сорт!».

Кроме того, был еще Мокридж, косоглазый штурман с глиняной трубкой. Один глаз у него был говорящий, другой — слушающий. Когда Джон смотрел на слушающий глаз, он понимал слова еще до того, как они успевали прозвучать. Надежнее, однако, было смотреть на глаз говорящий.

Мистер Фаулер и мистер Сэмюэль Флиндерс были лейтенантами и отличались заносчивостью, свойственной многим представителям этой породы. Команда называла их ветродуями за то, что они любили похвастаться.

Семьдесят четыре человека, три кошки и тридцать овец составляли народонаселение корабля. Через два дня Джон уже выучил всех, включая овец и ученых. К числу последних принадлежали: один астроном, один ботаник и два художника. У каждого из них был свой слуга. Натаниэл Белл был тоже мичманом. Ему было неполных двенадцать лет. Он страшно скучал по дому и начал уже тогда, когда они стояли еще на рейде в Ширнессе, хотя при нем были три его старших брата, которые, как могли, утешали его. Даже знакомый овечий запах, который распространялся по всему кораблю, не помогал, а только усугублял его страдания.

По мнению мистера Колпитса, овечий помет был вещью весьма полезной.

— Для затыкания мелких течей лучше не придумаешь, — мрачно изрек он и добавил: — Впрочем, нам грозят скорее большие.

«Испытатель» считался военным кораблем. Вот почему на нем было десять солдат и один барабанщик. Они подчинялись корпоралу, а тот, в свою очередь, подчинялся сержанту. Корабль еще не вышел из гавани, а они уже вовсю занимались строевыми упражнениями и маршировали по палубе до тех пор, пока в дело не вмешался квартирмейстер. Мистер Хиллиер довел до сведения боевой дружины, что палуба нужна ему для более важных дел. Перетаскивание и раскладывание грузов оказалось для Джона весьма подходящим занятием. Куда пристроить два запасных весла? И пятьдесят ящиков с образцами растений? Неужели этих запасов сухарей и вяленого мяса и в самом деле хватит на полтора года, а рома так и вовсе на два? Джон принялся высчитывать в уме. Книг, имевшихся в каюте, вместе с «Британской энциклопедией» должно хватить на добрый год. Куда поместить подарки для туземцев: 500 топоров, 100 молотков, 10 бочек гвоздей, 500 перочинных ножиков, 300 пар ножниц, бесчисленное множество волшебных калейдоскопов, серег, колец, жемчуга, ярких лент, иголок с нитками и 90 медалей с портретом короля, — все это до последней булавки было отражено в длинных списках, каждый в двух экземплярах, и мистер Хиллиер, разбуди его среди ночи, с точностью мог сказать, где что находится. Часть пушек Мэтью заменил более легкими каронадами, да и те велел разместить так, чтобы они не слишком мозолили глаза. Когда мистер Колпитс изготовился было отпустить по этому поводу замечание, о чем можно было судить по выражению его лица, Мэтью поспешил пресечь какие бы то ни было возражения:

— Мы исследователи! Нам даны соответствующие бумаги от французского правительства!

Первые неприятности! К Мэтью лучше было ни с чем не обращаться, и все старались по возможности обходить его стороной — и ученые, и мичманы, и кошки, и даже кок. На то были свои причины.

В Ширнессе на борт корабля для произведения осмотра поднялись два офицера из Адмиралтейства. К этому моменту большинство указаний Мэтью были выполнены: новехонькие паруса гигантскими сардельками разместились на своих местах, старые канаты, там, где они совсем растрепались, были заменены хорошими, новыми, из первосортной балтийской пеньки. Нос сверкал свежей медью, до самых клюзов, ибо в северных широтах не исключены были ледяные торосы. И тут высокие чины увидели женское белье, развешанное на веревке. Женщина на борту? «Недопустимо!» — сказали они, и Энн, против которой никто из команды ничего не имел, вынуждена была оставить корабль. Хотя на многих судах, если только они не участвовали в сражениях, женщины были обычным делом. Канцелярские крысы! Что придумали! Запретить Мэтью взять с собою его милую, любезную, уютную Энн! Капитан побелел от гнева.